– Спорим, я первый поле перебегу!
Мы с Дэном побежали по коровьим лепешкам, Джордж пыхтел сзади.
– Пошли к морю.
Сидни – в защитных шортах, как воин – провел нас через плетень с одного поля на другое, ниже, в лес и по вереску, на опушку, к краю обрыва, где дрались возле палатки двое здоровенных малых. Один другого, я видел, укусил за ногу, ловко, свирепо они надавали друг другу по морде, один увернулся, другой наскочил, уложил его ничком. Я узнал Паяльника и Черепушку.
– Привет, Паяльник, Черепушка! – сказал Дэн.
Черепушка завел руку Паяльника за спину, разок-другой ее дерганул и, улыбаясь, поднялся.
– Привет, ребята! Привет, Кашлик! Как твой папаша?
– Спасибо, хорошо.
Паяльник лежа щупал ушибленные кости.
– Привет, ребята! Как ваши папаши?
Они были больше и хуже всех в школе. Каждый божий день они ловили меня до уроков, совали в мусорную корзину и корзину ставили учителю на стол. Иногда мне удавалось выбраться, иногда нет. Паяльник был тощий, Черепушка толстый.
– Мы разбили лагерь на Баттонс-филд, – сказал Сидни.
– А мы тут курс лечения проходим, – сказал Черепушка. – Ну, как наш Кашлик? Дает ему папа пилюли?
Мы собрались на берег – Дэн, Сидни, и Джордж, и я, – мы хотели побыть вместе, друг с другом, бродить, орать у самого моря, бросать в волны камешки, вспоминать разные приключения и наживать новые, чтоб потом было еще о чем вспоминать.
– Мы с вами, – сказал Черепушка.
Он взял под ручку Паяльника, и они пошли за нами, передразнивая разлаженную походку Кашлика и охлестывая прутиками траву.
Дэн спросил с надеждой:
– Вы сюда надолго, Паяльник и Черепушка?
– На две недели, как отдать, Дэвис, Томас, Эванс и Хупинг.
Мы дошли до Мьюслейда, бросились на песок, и я стал его собирать и просеивать между пальцев, а Джордж сквозь свои двойные линзы смотрел неотрывно на море, и Сидни и Дэн ссыпали ему на ноги песок, а Паяльник и Черепушка сидели рядом, как двое стражников.
– Мы хотели было в Ниццу податься, – сказал Паяльник, и он ее срифмовал с чечевицей и ткнул Черепушку под ребра, – но здесь воздух для цвета лица пользительней.
– Почище, чем травки, действует, – сказал Черепушка.
В восторге от своего поразительного остроумия, они снова боролись, кусались, бросали друг другу в глаза песком, пока не полегли от смеха, и Черепушка стал утирать кровь из носа бумажной салфеткой. Джордж лежал укрытый песком по пояс. Я смотрел, как море медленно скользит прочь и над ним ссорятся чайки, а солнце начинает смирно сползать к закату.
– Гляньте на Кашлика, – сказал Паяльник. – Правда, необыкновенный? Из песка растет! У Кашлика нету ног.
– Бедный Кашлик, – сказал Черепушка. – Самый необыкновенный мальчик на свете.
– Необыкновенный, – сказали они хором. – Необыкновенный, необыкновенный, необыкновенный.
И они сочинили песню и дирижировали своими прутиками.
– Он не мо-жет плавать.
– Он не мо-жет бегать.
– Он не мо-жет учиться.
– Не мо-жет мяч гонять.
– Не мо-жет в лапту играть.
– Не мо-жет писать.
Джордж стряхнул с себя песок:
– Могу!
– Плавать можешь?
– Бегать можешь?
– Мяч гонять можешь?
– Отстаньте вы от него, – сказал Дэн.
Они, сопя, вплотную на нас надвинулись. Море убегало уже во всю прыть. Мрачным голосом, грозя пальцем, Паяльник сказал:
– Ну, по всей правде, Кашлик, ты необыкновенный? Очень даже необыкновенный? Говори – да или нет?
– Без всяких – да или нет? – сказал Черепушка.
– Нет, – сказал Кашлик. – Я могу плавать, и могу бегать, и я умею играть в крикет. Я никого не боюсь.
Я сказал:
– Он в прошлом году был вторым в классе.
– О! Значит, он необыкновенный. Нет? Был вторым, может и первым заделаться. Хотя это ж чересчур обыкновенно. Кашлик пусть остается вторым.
– Ответ получен, – сказал Черепушка. – Кашлик необыкновенный!
И опять они запели.
– Он отлично бегает, – сказал Дэн.
– Это еще доказать надо. Мы вот с Черепушкой сегодня все Россили пробежали. Черепушка не даст соврать.
– До последнего сантиметрика.
– Может, Кашлик тоже пробежит?
– И пробегу, – сказал Джордж.
– Ну валяй.
– Не хочу.
– Необыкновенный Кашлик не может бегать, – пели они, – не может, не может, не может.