Женщина и девочка смотрели на него молча.
– Лу! Лу! Ее зовут Лу! – слышал он собственный крик. – Она тут живет, в этом доме! Вы не знаете, где она живет?
Женщина схватила девочку за волосы, втащила в комнату. Он не отпускал дверь. Женщина высунула руку, швырнула ему связку ключей. Дверь захлопнулась.
Молоденькая, в шали, с младенцем, стала на пороге в двери напротив и схватила его за рукав, когда он пробегал:
– Какая Лу? Ты мне ребенка разбудил.
– Я не знаю фамилию. Она с миссис Франклин и мистером О'Брайеном.
– Ты мне ребенка разбудил.
– А ты бы вошел, в постели поискал, – сказал мужчина из тьмы за спиной у молоденькой.
– Он мне ребенка разбудил.
Он кинулся по коридору, зажимая мокрой рукой рот. Упал на перила последнего пролета. Снова ему слышалось, как Лу шепчет, зовет, просит вернуться, и первый этаж вздыбился, как набитый трупами лифт, навалился на перила. Скорей, скорей! Я не могу, я не хочу ждать, мы губим нашу брачную ночь.
По сгнившим, невозможным ступеням он, перебарывая тошноту, добрался до коридора, где оставил свет в последней комнате. Свет погас. Он постучался, шепнул ее имя. Он колотил в дверь, он кричал, пока женщина в ночной рубашке и шляпе тростью не вытолкала его из коридора.
Он долго ждал на лестнице, хотя любви уже ждать не приходилось и на постель не приходилось надеяться, его ждала только собственная, черт-те где, и светающий день, чтобы все это вспоминать. Вокруг, угомонясь, укладывались, засыпали всполошенные жильцы. И он шагнул на пустырь, под кренящиеся краны. Свет одинокого, ржавого и жалкого фонаря цедился на груды щебня, щепки, труху, которые были когда-то домами, где маленькие, почти незнакомые, вовек незабвенные люди этого подлого городишка жили, любили, и умерли, и навсегда пропали.