Он дошел до середины класса и увидел Флеминга на коленях.
– Ага! – воскликнул он. – Кто это такой? Почему он на коленях? Как твоя фамилия?
– Флеминг, сэр.
– Ага, Флеминг! И конечно, лентяй, я уж вижу по глазам. Почему он на коленях, отец Арнолл?
– Он плохо написал латинское упражнение, – сказал отец Арнолл, – и не ответил ни на один вопрос по грамматике.
– Ну конечно, – закричал инспектор, – конечно. Отъявленный лентяй. По глазам видно.
Он стукнул по парте и крикнул:
– Встань, Флеминг! Живо!
Флеминг медленно поднялся с колен.
– Руку! – крикнул инспектор.
Флеминг протянул руку. Линейка опустилась с громким щелкающим звуком: раз, два, три, четыре, пять, шесть.
– Другую!
Линейка снова отсчитала шесть громких быстрых ударов.
– На колени! – крикнул инспектор.
Флеминг опустился на колени, засунув руки под мышки, и лицо у него исказилось от боли, хотя Стивен знал, что руки у Флеминга жесткие, потому что Флеминг натирал их смолой. Но, может быть, ему было очень больно – ведь удары были ужасно громкие. Сердце у Стивена падало и замирало.
– Все за работу! – крикнул инспектор. – Нам здесь не нужны лентяи, бездельники и плуты, отлынивающие от работы! Все за работу! Отец Долан будет навещать вас каждый день. Отец Долан придет завтра. – Он толкнул одного из учеников линейкой в бок и сказал: – Ну-ка, ты! Когда придет отец Долан?
– Завтра, сэр, – раздался голос Тома Ферлонга.
– Завтра, и завтра, и еще завтра, – сказал инспектор. – Запомните это хорошенько. Отец Долан будет приходить каждый день. А теперь пишите. А ты кто такой?
Сердце у Стивена упало.
– Дедал, сэр.
– Почему ты не пишешь, как все?
– Я… свои…
От страха он не мог говорить.
– Почему он не пишет, отец Арнолл?
– Он разбил очки, – сказал отец Арнолл, – и я освободил его от занятий.
– Разбил? Это еще что такое? Как тебя зовут? – спросил инспектор.
– Дедал, сэр.
– Поди сюда, Дедал. Вот еще ленивый плутишка! Я по лицу вижу, что ты плут. Где ты разбил свои очки?
Стивен, торопясь, ничего не видя от страха и спотыкаясь, вышел на середину класса.
– Где ты разбил свои очки? – переспросил инспектор.
– На беговой дорожке, сэр.
– Ага, на беговой дорожке! – закричал инспектор. – Знаю я эти фокусы!
Стивен в изумлении поднял глаза и на мгновение увидел белесовато-серое, немолодое лицо отца Долана, его лысую белесовато-серую голову с пухом по бокам, стальную оправу очков и бесцветные глаза, глядящие сквозь стекла. Почему он сказал, что знает эти фокусы?
– Ленивый маленький бездельник! – кричал инспектор. – Разбил очки! Обычные ваши фокусы! Протяни руку сейчас же!
Стивен закрыл глаза и вытянул вперед свою дрожащую руку ладонью кверху. Он почувствовал, что инспектор на мгновение коснулся его пальцев, чтобы выпрямить их, услышал шелест взметнувшегося вверх рукава сутаны и свист линейки, взвившейся для удара. Язвящий, обжигающий, жесткий, хлесткий удар, будто переломили палку, заставил его дрожащую руку скорчиться, подобно листу на огне, и от звука удара и боли жгучие слезы выступили у него на глазах. Все тело дрожало от страха, и рука дрожала, и скорчившаяся пылающая багровая кисть вздрагивала, как лист, повисший в воздухе. Рыдание готово было сорваться с губ, вопль, чтобы его отпустили. Но хотя слезы жгли ему глаза и руки тряслись от боли и страха, он подавил жгучие слезы и вопль, застрявшие у него в горле.
– Другую руку! – крикнул инспектор.
Стивен опустил свою изуродованную, дрожащую руку и протянул левую. Опять шелест рукава сутаны, и свист линейки, взвившейся для удара, и громкий обрушившийся треск, и острая, невыносимая, обжигающая боль заставила его ладонь и пальцы сжаться в одну багровую вздрагивающую массу. Жгучие слезы брызнули у него из глаз, и, пылая от стыда, боли и страха, он в ужасе отдернул свою дрожащую руку и застонал. Все тело парализовал страх, и, корчась от стыда и отчаяния, он почувствовал, как сдавленный стон рвется у него из груди и жгучие слезы брызжут из глаз и текут по горящим щекам.
– На колени! – крикнул классный инспектор.
Стивен быстро опустился на колени, прижимая к бокам избитые руки. Он испытывал такую жалость к этим избитым и мгновенно распухшим от боли рукам, будто это были не его собственные, а чьи-то чужие руки, которые он жалел. И на коленях, подавляя последние утихавшие в горле рыдания и прижимая к бокам обжигающую жестокую боль, он представил себе свои руки, протянутые ладонями вверх, и твердое прикосновение рук инспектора, когда тот выпрямлял его дрожащие пальцы, и избитую, распухшую, покрасневшую мякоть ладони, и беспомощно вздрагивающие в воздухе пальцы.