Свеча затрепетала и вспыхнула ярче. Холод каменного пола поднялся по босым ногам к животу. Я окончательно очнулась. Что же это? Зачем на носилках лежит у двери женщина и не думает подниматься?!
Свет передвигается — вытягивается, укорачивается, а лицо ее неподвижно. Глаза смотрят кверху. Они меня не видят.
Всю ночь за дверью комнаты чудилась мне мертвая соседка.
...На освободившуюся кровать привели новенькую. Голова ее обстрижена под машинку, и вся она похожа на худого сердитого мальчика. Перетряхнула по-своему тюфяк, сдвинула под ним поплотнее доски, потом уселась и запела. Не очень громко и без слов, будто убаюкивая себя. В дверь тут же просунулась голова:
— Ай не напелась еще, горе-горькое? — Голос у санитарки добродушный, но стриженая петь перестала и внимательно посмотрела на меня. Никакая она не сердитая. Просто сильно расстроена. Обветренные губы припухли и запеклись, как будто она долго плакала.
— Почему вас так остригли? — осмелела я.
—Тиф, — пожала она плечами.
Я потрогала свою голову. Значит, у меня не тиф?
—А ты здесь которую неделю лежишь? Отросли, чай.
И правда, по оконному стеклу ползет дождь — осень давно. А заболела я летом, только арбузы поспевали. Никто меня не забирает из больницы. Кому я нужна? Хлеба з детском доме и так не хватает, Ольга Александровна про меня забыла.
— Сказки любишь? — перебила мои догадки стриженая. Она подобрала под себя ноги, повернулась к окну, а там под серым не-' бом раскачивается туда-сюда растрепанная верхушка дерева.
— Жил-был царь с царицею. Любил он ходить на охоту да дичь стрелять. Вот один раз увидел: сидит на дубу молодой орел...
Такой сказки я никогда раньше не слышала. Три раза хотел царь застрелить орла, а он его три раза отговаривал:
— Не стреляй меня, царь-государь, возьми лучше к себе, я в трудное время тебе пригожусь.
И что царь раздумывал! Если бы даже не орел, а маленькая букашка одним усиком намекнула мне, что поможет в трудное время, уж я бы не сомневалась. А царь все целился и целился, все не мог придумать, зачем ему может пригодиться эта птица. Пока наконец орел не сказал совсем понятное: «Возьми меня к себе да корми три года».
Тут сказка стала слишком похожа на правду. Кормить — какое это волшебство? И царь поверил, что его не обманывают.
Пришли мерить температуру, брать кровь. Сказка остановилась.
— Опять раненых привезли, — сказала сестра, выглядывая в окно. — Прямо с фронта, из-под Сталинграда...
От нас было видно, как на улице у соседнего госпиталя выгружали носилки из машин и подвод. Сестра заспешила, оставив нам на тумбочке желтые жгуче-горькие порошки — хину от малярии.
Других лекарств почти не давали, наверно, их не хватало. Есть тоже приносили редко. Времени было много. Целыми днями соседка рассказывала, а я слушала. Голос ее наполнял собой маленькую комнату, уносил за леса, за моря — от стонов за стеной и тревожной беготни в коридоре.
Сказка была одна и та же, но она не кончалась. Долго шли три года, пока набирали силу крылья орла. Сначала с царского двора исчезли все утки, все гуси и куры. А потом пришла очередь последней коровы. «Пусти меня теперь на волю», — сказал орел. Но крылья еще не держали его.
В этом месте действие почти останавливалось и никак не могло двинуться дальше. Ну где же, где взять столько коров и овец, чтобы хватило еще на целый год!..
Я часто засыпала от слабости посреди рассказа. Мы все время возвращались к началу.
Однажды соседка вместо сказки вдруг рассказала про себя. Сначала совсем немного. Потом в другие дни добавляла — то из середины, то из начала. В моей голове все перепуталось: где сказка, а где нет.
В одной деревне жила-поживала веселая, во всем удачливая настоящая Марья-искусница. За что ни возьмется, все у нее хорошо получалось. Пришла работать на ферму — и там стала первой. Коровы ее давали самое густое и вкусное молоко, ведь искусница любила их – кормила свежей травой, поила ключевой водой.
Дочка долгожданная родилась у Марьи, как солнышко дом осветила. Улыбаться уже начала. А тут война. Мужчины все на фронт пошли, осталось на ферме всего три работницы, и надо было работать без отдыха, без выходных. Марья отвезла свою девочку в соседнее село, в ясли, где маленькие ребятишки жили месяцами без родителей.
Уже много-много дней не могла доярка проведать свою дочку. И вот наконец выбралась. Подарки собрала и поехала. А в яслях ей навстречу незнакомая женщина: «Идите, идите скорей». Сердце задрожало и покатилось. Девочка лежала в грязных окровавленных пеленках и уже не дышала. Она умерла от поноса.