Но на посту у городской заставы ее повернули обратно. Из Минска выпускали только по специальным разрешениям. Предчувствие беды стало почти уверенностью.
Весть о предательстве пробралась в Минск через заставы и посты тихо, безымянно: то ли кто-то слышал, то ли передали. А кто подтвердит? Что Марину арестовали, что пришли за ней ночью и увезли в закрытой машине...
Куда увезли? Жива ли она?
Сентябрь и октябрь прошли в ожидании последнего стука в дверь: «Выходи!» — и крытая черная машина у ворот. Хоть и знала Марину с тридцать восьмого года, хоть и верила, как себе, но в немецких застенках умели ломать не только руки. Что там могут сделать с человеком, Анастасия Фоминична представляла: минские подпольщики пережили за два долгих года не один провал.
А уйти некуда. Город на осадном положении. Повсюду облавы, людей хватают прямо на улицах. Народная месть покарала наместника фюрера в Белоруссии. Он казнен у себя в доме. Безгранично дерзкая операция под носом у эсэсовской стражи. И кто же? Простая белорусская женщина, в которой гитлеровцы разглядели только покорность, пошла на смертельный риск и сумела обмануть бдительность тройной охраны.
Каждое женское лицо казалось теперь врагам подозрительным. Нечего было и думать даже просто выйти из дому.
Вот в такое время тихонько постучали в окно, за которым, затаившись, ждали беды.
Этот стук не смолкал потом для меня много лет. Откройте скорее, поверьте, пока есть время, запомните имя и все до последней черточки, без чего потом не отыскать человека! Поздно. Теперь не выйти навстречу, не узнать в лицо, не переспросить трижды каждое слово. Оборвана нить, брошенная через неизвестность, и где ее конец — не отыскать.
На стук не отозвались. Долго рассматривали из-за занавески, кого это принесло в такое недоброе время. Незнакомка. Бледная, плохо одетая — сразу видно, что беда ее гонит. Так и чудились преследователи у нее за спиной. Решили не открывать. Зачем лишний риск?
Но она не ушла. Стояла под дверью, и во всей ее застывшей фигуре, в напряженно поднятой руке было упорство отчаявшегося человека. Хозяйка сказала из-за двери:
— Уходите, у нас больные, открыть не можем. Женщина глухим голосом отозвалась:
Мне нужна Настя, пустите.
Настя?! Откуда ей известно имя? Рой догадок завертелся, окатывая то холодом, то жаром. Провокация? Но тогда зачем так тянут? Может, случайное совпадение... Или вправду своя?!
По обе стороны двери приготовились ждать. Потом решительно загремел отпираемый засов.
— Я от Марины, — сразу сказала неизвестная Анастасии Фоминичне. — Видела ее в тюрьме. Она уже не выйдет. Последняя ее просьба — передать вам, что все выдержала, никого не подвела, можете работать спокойно. Ее выдала учительница.
Женщину ни о чем не расспрашивали. Она сразу ушла, ей надо было как можно быстрее скрыться из города.
Неразличимая среди других людей, она канула как ключ на дно колодца. В каком городе искать ее? И как назвать? Бежавшую из минской тюрьмы в ноябре 1943 года, свидетеля, у которого нет даже имени...
ГОСТИ
Однажды отец вернулся с работы раньше обычного, выложил на стол какие-то свертки и объявил:
— Готовьтесь встречать гостей, дорогих гостей.
В сердце так и толкнулось: наконец-то и у нас! У всех соседей время от времени случалась веселая суматоха, с одалживанием по всему дому стульев и тарелок, с радостной беготней на кухню и обратно, с песнями из окон на весь двор. Дети из этих праздничных счастливых комнат выходили к остальным с кусками пирогов, пахучими кружочками колбасы в карманах и принимали общее восхищение и зависть.
С тех пор как мы остались одни, к нам лишь изредка заглядывал кто-нибудь из знакомых поговорить с отцом — так это разве гость?
Смутно вспоминались довоенные праздники, дружная теснота за столом и та особая отрешенность от всего обычного, когда даже облупленный коридор коммунальной квартиры старательно подыгрывал твоему счастью. В нем можно было в квадрате света, падавшего из кухни, рассматривать свою новую тень в красивой матроске и, не опасаясь замечаний, слушать патефонный голос певицы Александровской, приникнув ухом к полу. Звук снизу казался густым, матовым, ария Розины перебегала на цыпочках от одной открытой двери к другой и подбивала на шалости.
Я уже в восьмом классе, а все жду таких дней. Мне часто представляется одно и то же: начало лета, открыты все окна, и в них вливается, как чистая вода, ветер, поднятый зелеными деревьями. Я накрываю стол скатертью и, расправляя накрахмаленный угол, одним движением — раз, и рассекаю солнечный сноп. Всего одно мгновение — взмах руки, ослепительное сияние скатерти на солнце. И свежесть только что распустившихся листьев. Все вместе это и будет праздник — ожидание гостей.