Я подумаю об этом, Женя, обязательно. Хотя не могу, как ты советуешь, выбирать интересную тему, прикидывать план и сюжет. Боюсь, что журналистика мне не поможет. Она боится, как неприличия, местоимения «я» и ради общего интереса и пользы всегда готова пожертвовать частным. А мы ведем свое, личное расследование, и его результаты интересны, может быть, только одной семье.
Положу в рюкзак хлеб, спички для костра, теплый свитер... Ничего не забыла? Есть еще кое-что, да это не требует места и всегда при мне.
Можно десятки лет носить в себе приснившееся однажды в детстве.
Будто новогодняя елка, вся в игрушках и огнях, собрала вокруг себя веселых людей. Хорошо и беззаботно так, как бывает только у елки. Но почему-то она со всей своей хрупкой мишурой и раззолоченными шарами уже не в комнате, а посреди открытого поля. Рядом большая дорога, мост, и к нему приближаются черные шеренги. Чужие, страшные — идут, а звука не слышно. Надо бежать, прятаться. Ветер раскачивает еловые ветки. Мы с мамой совсем одни на этом ветру. Скорее под елку, может, нас здесь не увидят. Но черные шеренги все ближе, и нет от них спасения под деревом.
Мы бежим, а ноги налиты такой тяжестью, и каждое мгновение захлестывает сердце томительным ожиданием: сейчас, сейчас настигнут. Но сквозь свинцовую тяжесть страха пробивается вдруг надежда. Мама. Она здесь, с ней ничего не надо бояться, она не даст случиться плохому. Мы стоим на голубой от незабудок поляне, и мама спокойно смотрит на меня:
— Сейчас я спасу тебя. Сделай так, как я покажу, — и она подносит руки к лицу. — А теперь потри как следует глаза, и все сразу кончится.
— А ты?
— Скорее, они уже близко.
И, отнимая руки от мокрого лица, уже не во сне, а наяву, я по-настоящему пугаюсь, что мама не успела сама и осталась там. Неужели мы не могли спастись вместе?
Наивное, довоенное, вещее предчувствие. Если бы оно не сбылось так скоро, мне и помнить его было бы нечего.
Шестилетняя девчонка бегала на демонстрации в красно-синей испанке, просыпалась по ночам от глухого гула танков, идущих к западной границе, все чаще ловила тревогу в разговорах старших. Черное слово «фашисты» упало острым камнем, зацепив многое в душе. В сокровеннейшей глубине сознания все увиденное и услышанное непостижимым образом переработалось и подытожилось в отчетливый образ будущего, неизбежного. Но даже теперь, когда я могу себе почти все объяснить, память чувств еще подчиняется власти той пронзительной детской догадки: мамы нет, потому что она спасла меня.
...Мы уходим все дальше от Минска. На маршрутной карте простые белорусские названия. Старина, Водопой, Смольница, Шабуни... Где-то там, за речкой Ушой, за полями гречихи и борами с черникой, за пашнями, за болотами, — не отмеченная на картах «вторая Москва».
Неизвестная мне деревня день ото дня кажется все знакомей, родственней. Словно там нас ждут, как ждали когда-то партизанских связных.
Большие шляхи редко-редко где выгибают перед нами свои накатанные машинами спины. Под ноги ложатся стежки, прошитые узлами сосновых корней, заросши подорожником. Вески попадаются невеликие. И лето белорусское собрало для нас в жменю всю свою ласковость: не печет солнце, не злится ветер, не обрушиваются ливни. Тихо на земле. Следи за легким летом облачных теней по зеленому полю да слушай нехитрую песню зяблика на опушке, заросшей цветами вероники дубравной. Вникай в смысл всей доброты земной. Над ней склонились бронзовые солдаты с автоматами. Они стоят у всех наших дорог по колено в ромашке и клевере.
КАК ЧИТАТЬ ПО ЛИЦАМ
На проселочных дорогах своя вежливость — здороваться с каждым встречным. Здесь все друг друга знают, и появление нового человека сразу заметно. За молчанием не скроешься. Лучше, не ожидая расспросов, просто выложить, куда и зачем отправились, и в ответ услышать неназойливые советы: где лучше остановиться, с кем поговорить.
Попадаются все люди пожилые, и с третьего слова разговор у них о партизанах. Как будто только вчера тот ходил на связь, а та добывала соль для отряда, попавшего в блокаду.
Глубоко запрятанная болевая точка отзывается во мне на каждое упоминание о предателях. Их помнят по именам и личным приметам — какого были роста и возраста. И обязательно скажут, кто из-за чего изменил. Завидовал всю жизнь людям, или под пыткой не стерпел, или свояка арестованного откупить хотел чужими жизнями...