За работу пациенты расплачивались с доктором, если могли, продуктами. А чаще — добрым словом.
В памяти брата остался медпункт в одиноко стоящем на горе небольшом доме. Здесь они вначале с мамой жили, а потом часто бывали. Осталось отчетливо чувство: докторша с двумя дочками — почти родным, свои, близкие люди. А почему так, он объяснит не мог. Ну что могут объяснить несколько отрывочны картин, сохранившихся от того времени? Вот его везут куда-то ночью в товарном вагоне. Рядом Ксения Романовна и ее старшая дочка. Обе заботливые, добрые. Привезли к маме, она сильно обрадовалась, тормошила его сонного, не сразу уложила спать. Дом, куда они приехали, показался после тяжелой дороги теплым, безопасным. Утром он увидел во дворе белого кролика...
Как разрозненные осколки разбитого сосуда, эти куски минувшей жизни не собираются в целое, сколько ни приставляй их друг к другу. Слишком многого не хватает.
Ксения Романовна присела наконец рядом с нами у стола, собралась с силами. И не опуская ко всему готовых глаз, помогла соединить разъединенное, восстановить потерянное.
До войны она работала в медчасти строящегося под Минском завода. Мужа ее в 1937 году «забрали», о его судьбе семья много лет ничего не знала (реабилитация состоялась уже после победы, много позже). Пришлось одной поднимать детей, идти с ними через войну...
По работе Ксения Романовна была связана с аптекарем из дачного поселка. Он обеспечивал ее медчасть медикаментами. Когда город начали сильно бомбить, она перебралась с дочерями к нему — на время, конечно. Со дня на день ждали, что наши отгонят немцев от границы и можно будет вернуться домой. Уходя из Минска, ее девочки взяли с собой только клетку с белой крольчихой. Заботливо долили воды в большую вазу с нераспустившимися пионами — букет предназначался для школьного выпускного вечера.
Как и тысячи других минчан, Ксения Романовна не успела с детьми уйти на восток. Танковые клинья Гудериана кромсали Белоруссию. На шестой день войны в Минск ворвались немцы.
Как жить? Чем? Дочери-школьницы смотрели на мать с отчаянной надеждой: она знает, что делать, должна знать.
Несколько дней после падения Минска в поселке не было никакой власти. Растерянные, выбитые из привычной колеи, люди по-новому присматривались друг к другу: чего ждать от соседа, от вчерашнего друга и от недруга? Надо было заново понять, кто чего стоит, на кого можно положиться, от кого держаться подальше...
Местная акушерка, у которой был большой дом, согласилась устроить у себя Ксению Романовну с детьми, если та будет помогать по хозяйству, готовить. Что ж, по крайней мере, верный кусок хлеба на первое время. Заглядывать дальше никто пока не решался.
Вскоре прикатили на мотоциклах немцы. Через несколько дней они выгнали всех из домов и велели идти в карьер за поселком. Когда люди собрались, над ними на песчаных откосах встали автоматчики. Мужчинам приказали отойти в сторону. Потом выбрали из толпы несколько женщин, стариков. Остальным скомандовали разойтись по домам.
Поселок затаился, словно вымер. Никто не выходил за дверь, у себя дома не решались громко разговаривать. Душный вечер сменился грозовой ночью, полной тревоги. Сквозь раскаты грома чудились чьи-то крики, стоны...
Утром стало известно, что задержанных мужчин избили — в наказание за поврежденную кем-то телефонную связь. Арестованные женщины домой не вернулись. Судьба их была неизвестна, пока кто-то не наткнулся в овраге на трупы расстрелянных. Среди них была и поселковая акушерка.
Ксения Романовна начала понемногу помогать людям, и скоро ее признали. Даже сумели оформить ей документы как местной жительнице, пока немцы не успели разобраться, кто откуда.
Вот так же удалось представить своей, поселковой, и маму, когда она здесь появилась.
Сначала она устроилась при медпункте: работы у Ксении Романовны хватало.
О прежней жизни в то время старались не говорить друг с другом. Доктор ни о чем не расспрашивала свою новую помощницу. Делает женщина что может—и хорошо. Неразговорчива, тревога в глазах — а кто не носит теперь своего горя?
Ночами Марина почти не спала в своем уголке, утром выходила с заплаканным лицом. Ксения Романовна все-таки не выдержала:
— Что с вами? Скажите мне, может, станет легче.
И услышала о материнском горе. Дочь потерялась в этом столпотворении, еще в первые дни. Даже след найти не удалось — где она, что с ней? А четырехлетний сын, хоть и недалеко, в Смолевичах, но с чужими людьми, и взять его оттуда пока невозможно.
— Как невозможно? Быть такого не может! — поразилась докторша.