«Смотри на меня, будь рядом, восхищайся...»
В этой красноречивой женщине невозможно был признать ту, другую, — косноязычную, закованную латы начальственной неприступности. Куда она толы прячет весь этот пыл и жар?
На вечере том царил один знакомый мне поэт. Он был в ударе, много читал. За стихами все забыл про танцы и чай с тортом.
Миронова так и не вышла из своего уголка. Когда я снова отыскала взглядом в ковровом полумраке ее сияющие глаза, они все так же неутомимо и ласково убеждали:
«Смотри на меня, говори, повторяй…»
Только вместо покорителя вершин рядом с ней с; дел добродушный, на все согласный отставной майор сосед хозяев по квартире.
Мне стало не по себе, будто я подсмотрела нечаянно некрасивую тайну, чужой изъян, который надлежало тщательно скрывать от посторонних глаз.
Потом старалась разобраться, что меня поразило том вечере. Ну, хочет человек нравиться. Разве это н обычное желание — отразиться в других, получит одобрение? Пусть даже у нее тут замешано тщеславие и оттого эта неразборчивая жадность. Может, так он восполняет нехватку признания в чем-то другом? Нет не в этом дело. Необычная для нее естественность — вот открытие. То, как она молчала, смеялась, как любила свою красоту и ни о чем не хотела знать, кроме; себя и своих нехитрых радостей. Человек точно сбросил с себя сковывающее, не по фигуре сшитое платье и надел свое, удобное и привычное каждой складочкой.
Ее неподдельной заботой и радостью была только она сама.
А на следующий день, когда мы встретились на улице, — сухое приветствие, неукоснительная дистанция, а в прищуренном взгляде: «Ничего не было, не помню, это к делу не относится».
Пожалуйста, я не собираюсь напоминать. Только, по-моему, все в человеке относится к его делу. А вранье — оно и есть вранье.
Миронова заканчивала излагать очередную справку — а сколько их еще! — как вдруг, ломая регламент, с места тяжело поднялась общественница в старомодных очках. |
—Долго мы тут будем сидеть? — спросила без всякого почтения.
Наступило молчание, и тогда она сказала еще:
—Чем терять время, оделись бы и пошли в соседний двор. Там который год хиреет этот самый клуб «Ракета» — из справки. Разобрались бы на месте, что к чему.
Все очнулись. Учинился такой шум, какой могут устроить два десятка взволнованных и долго молчавших женщин.
Миронова села, потом встала с гневным лицом, но ее не слушали. Вот когда стало видно, что с ней считаются только ради порядка. Стоило заведенному порядку немного сбиться, как сразу и обнаружилось, что у нее нет никакой власти над людьми, кроме власти ее должности.
Отними должность — останется никому не интересный человек, которого в общем споре и слушать не станут: заранее известно, что ничего нового не услышишь.
В конце концов разговор вошел в берега. Поднимали руку, брали слово, но к справкам больше не вернулись. Решили перенести обсуждение на следующую неделю в дворовый клуб «Ракета». И пригласить самый широкий актив — родителей, шефов.
Начали расходиться. Миронова кивнула мне: «Останьтесь!»
Только красные пятна на шее еще выдавали ее недавнее волнение.
—Ну что, пресса? — наигранно весело блеснула она глазами. — Растерялись немного с непривычки? Вы ведь у нас пока не член совета? Ничего, введем. Давно пора пересмотреть состав. Многие устарели. Как вам понравилась Людмила Игнатьевна?
Она доверительно наклонилась через стол:
—В прошлом комсомольский работник и такое себе позволяет. Сорвать заседание!
Я смотрела на золотистый карандаш, уткнувшийся в роскошный календарь, и мне было неловко. Сидящая напротив так ждала сочувствия и поддержки. Кажется, видела в этом чуть ли не мой служебный долг. Занять; правильную позицию значило, с ее точки зрения, осудить Людмилу Игнатьевну. Как бы помягче сказать о своем несогласии?
—По-моему, правильно все получилось. От совета помощи ждут, а не канцелярских бумаг.
Карандашик два раза с расстановкой пристукнул по столу.
—Вот как? Завидная уверенность. Может, тогда поговорим о сегодняшнем номере?..
Она выдвинула верхний ящик стола и выложила газету с отчеркнутыми красным карандашом словами за-: головка «Кому нужна история?».
—Вы готовили?
Я кивнула, стараясь не чувствовать себя обвиняемой. В конце концов, позиция редакции стоит того, чтобы за нее драться. Неужели трудно понять: спор с такими, как Нина, лучше всего вести открыто, вслух. Шестнадцатилетние люди нуждаются в острых столкновениях, обнажающих истину. Можно прочесть и выучить по учебнику все, что нужно, но это еще не собственная позиция...