Он, конечно, согласился поехать со мной. В машине мы молчали. Как объяснить наше появление в незнакомом доме? Тот, к кому мы ехали, совсем не ждет этой встречи. Он может не вспомнить теперь, он не обязан помнить до сих пор события одного далекого мая. И вообще неизвестно, тот ли это Карл, мало ли однофамильцев в Берлине...
Поделиться сомнениями с моим спутником не хватало духу. Он-то уверен, что дело сделано наилучшим образом, и теперь предвкушает честно заслуженное профессиональное удовольствие.
У входа в подъезд большого нового дома Клаус сверился с адресом и нажал на кнопку под нужным номером. Потом сказал несколько слов в микрофон, вмонтированный у двери, и она открылась перед нами. Техника исправно служила порядку, не пускала чужих, но мне было больше под настроение «Сим-сим» и ожидание чуда. А вдруг сейчас я узнаю такое, чего ждать и предвидеть не могу?.. Вдруг...
В любом «вдруг» всегда таилось, в сущности, только неистребимое, детское: а вдруг смерти нет?..
На площадке третьего этажа нас встретил коренастый человек с добродушным лицом. Приветливость без всякого удивления. Уже хорошо, можно надеяться, что не однофамилец. Он ввел нас в комнату с книжными шкафами, усадил у небольшого стола.
Появилась белокурая, очень подтянутая женщина с кофе на подносике. Жена. Хозяин опустился в кресло и ободряюще улыбнулся.
Щербинка между зубами, широкий подбородок с ямкой.
— Мне вас очень точно описали... В одной белорусской деревне под Минском. Там помнят до сих пор, что на вашем портфеле были медные замки.
Как-то нескладно получилось, прямо с середины. Но одни вежливые улыбки не годились для нашего раз-, говора. Пусть и он хоть на мгновение вернется на двадцать шесть лет назад — только так я узнаю его и смогу говорить о главном.
На лице Карла ничего не дрогнуло и не открылось. Все та же выжидательная улыбка, означавшая только! «Я вас слушаю».
Девушка в ярком оранжевом свитере наклонилась к Карлу и принялась тихонько объяснять что-то. Как же я ее раньше не заметила? Когда мы входили, Клаус сказал, кажется, о дочери хозяина дома. А ведь она сейчас переводит отцу мои слова, и он поднимает брови; все выше и смотрит очень серьезно. Потом молчит. И все молчат.
Теперь между нами живая натянутая нить. Видно, он все-таки не ожидал такого разговора.
— Расскажите, где вы слышали обо мне и что? — В его голосе сдержанное напряжение.
Рассказываю все, что знаю. Юная переводчица с сочувственным выражением переводит про дачный поселок и подпольную организацию, про партизан и связных. Я говорю:
— Палик, Потечево, Смольница...
Вокруг меня только немцы, за окном Берлин — мне вдруг кажется, что меня не понимают.
Как переводится на немецкий «партизанская зона»? А «связная»? В их языке этим словам придавалась скорее всего отрицательная окраска. Да произнеси как нейтральное название «озеро Палик», и потеряется самое главное — затаенность, сокровенность. Потому что Палик не географическое понятие, это скрытое от врага сердце партизанского леса.
Голос не подчиняется мне, словно я говорю на сильном ветру и слова относить в сторону. Хочется закричать изо всех сил, чтобы они услышали наконец.
— Чудны лес, — произносит вдруг по-русски Карл молодым голосом. Он выговаривает этот необязательный для иностранца эпитет с резким акцентом, но с такой силой, что в краткой фразе поместились еще десятки невысказанных слов. Он помнит!
И сразу расколдовался весь разговор, и мы начали слышать друг друга.
Он говорит про партизанский лагерь у реки Березины, про костры и «Дуглас», к которому бежали с детьми, с ранеными на носилках. Потом про минскую оперу, заваленную одеждой расстрелянных. Про какого-то товарища Ваню: он прилетел из Москвы и доставил Карла в Ставку.
Каждое воспоминание помещается в одной-двух фразах и ощутимо наполненной паузе. Все слушают. Белокурая жена с кофейным подносиком. Невозмутимая дочь в оранжевом свитере. Сдержанный Клаус из газеты. Каждому из них и слова и паузы говорят, наверное, свое.
Мне видно, как рассказчик сужает круг, приближаясь к самому важному сейчас для нас обоих. К его уходу от «своих» к «нашим».
Но, приближаясь, он идет все медленнее. Паузы в его рассказе все длинней. Мне кажется, он вот-вот остановится.
Еще нет. Он встает и несколько раз повторяет одни и те же слова:
—Вы ошиблись, считая меня военным. Я был инженером по телефонной связи. У вас неточные сведения.
Теперь все. Карл знает, о чем я сейчас думаю. Внесена необходимая поправка. В той истории не было бездумного служаки в высокой фуражке. Был обычный человек со своими собственными взглядами на войну, со здравым смыслом и совестью. Очень много сказал он этим настойчивым: «Я не был военным»,