Письмо было из Смолевичей. Его писала совершенно незнакомая нам Анна Федоровна.
Сначала шел лист в линейку, сбоку на нем была пометка редакции: входной № 255.
«Посылаю вам письмо, я написала в нем все, что знала о женщине, которая — я считаю — стоит того, чтобы о ней помнили. Место работы ее до Отечественной войны — Минск, политехнический институт. Преподавала она историю партии.
Прилагаю ее семейную фотокарточку. Прошу восстановить фамилию и, если будет возможно, передать фото».
Дальше несколько страниц в клеточку, тем же почерком.
«1941 год. Начало июля. Мы шли по старому Борисовскому шоссе из Смолевичей в Минск. Попутчица моя назвала себя Марией, учительницей минской школы.
По шоссе еще катился поток беженцев. Шли дети, старики, шли женщины, выбившиеся из сил, тащили детей и небольшие свои пожитки. По обочинам валялись изуродованные машины, какие-то ящики. А по магистрали Минск — Москва скрежетала немецкая техника. Казалось, вся наша жизнь была растоптана, как те поломанные ящики у дороги.
Моя спутница рассказала о себе, что муж ее уехал о командировку в Западную Белоруссию, где его застала война. Дочь уехала с детсадом на дачу, и о ней нет никаких вестей. Сама Мария после бомбежки и пожара осталась без крова с четырехлетним сынишкой.
Соседка по квартире Катя предложила идти к ее родным в Смолевичи. Мария воспользовалась этим предложением, чтобы приютить сына, а самой заняться розысками дочери. Вот уже второй раз идет она в Минск, ищет знакомых, спрашивает каждого о детях из детсада, но все тщетно.
После того раза Мария ходила в Минск еще не раз и не два. Она наладила связи и начала приносить в Смолевичи сводку Совинформбюро. Рабочие бывшего совхоза имени Ленина (совхоз тогда сразу переделали в немхоз) в эти самые тяжелые первые дни узнали от Марии, что Красная Армия не сломлена, что против фашистов поднялся весь народ и борьба не окончена, а только начинается. Немцы не будут у нас хозяевами.
Как много значили тогда эти слова! Я и сейчас слышу ее спокойный, уверенный голос. Как будто сама Советская власть ободряла нас. Мы поняли, что Мария — коммунистка.
Катя и ее родные были поволжскими немцами и оказались предателями. От их гостеприимства Мария отказались, и в тот же день управляющий немхоза пан Кизнер отстранил ее от работ и распорядился арестовать. Ее нашли и тогда забрали четырехлетнего сына Марии заложником.
В тот же день по доносу поволжскх немцев схватили и замучили троих рабочих.
Мария ушла от палачей. Остался у нас лишь узелок с вещами.
Пан Кизнер объявил, что учительницу Марию поймали и расстреляли. Но рабочие этому не поверили.
Мы часто вспоминаем и верим, что она жива, что она бессмертна. Она в первые дни немецкой оккупации показала, что делать, как начинать борьбу. Она и партия для нас были одно. Я не умею выразить это словами, но, думаю, меня поймут».
Это была первая весть о маме после войны.
Больше мы никогда не читали это письмо вместе. Папа спрятал его в толстый том Некрасова, где лежали самые ценные документы – запросы о нас и маме в разные концы страны, справки из эвакогоспиталей, школьные табеля и партизанские рисунки брата.
Надо было самой додумывать оглушительные новости.
Значит, мама «наладила связи», стала связной? Брат был заложником. А наша соседка катя, с которой мы дружно жили до войны в одной квартире, оказалась предательницей?..
Сквозь ранящую колючесть моих догадок просвечивало светлое: мама стояла за хорошее, она не сдалась – она права.
ПЕРВЫЕ СВИДЕТЕЛИ
Когда я начала ходить в минскую школу, долго не могла привыкнуть к высоким этажам, широким каменным лестницам. После переполненной крохотной школы в эвакуации это был настоящий дворец! Первое большое здание, восстановленное в нашем районе.
Утром мимо развалин бежишь к школьной двери, и она впускает в вестибюль с колоннами, где так светло и выложенный яркой плиткой пол сверкает чистотой. Сам воздух, все звуки здесь особенные, ласковые, какие бывают под большими деревьями в летний день.
Смотрю на нашу учительницу, маленькую, седую, в поштопанной кофте. На старую уборщицу. Нет, даже у директора Софьи Ивановны такое же бледное, как у всех, лицо, обыкновенные усталые руки. Мне кажется, что должен быть кто-то другой, сказочно сильный, кто невидимо заботится о нас.
Девочки теперь учатся отдельно от мальчиков, и на переменах у нас никто не дерется. Прямо в класс по утрам приносят бутылочки с киселем — дополнительное питание. А в классный журнал каждый день записывают все новые фамилии, и мы сидим по трое за партой.