— Ты сделал это… один? Он заявил, что его хотели похитить агенты ЦРУ.
— Вошел один. А вышел с Кейт.
— И все же, сколько человек у него осталось?
— Думаю, около дюжины, — ответила Кейт. — Максимум человек двадцать, причем на вилле они собираются не одновременно, а работают посменно. Часть охраны уезжает в город, другие бойцы приезжают на их место. По крайней мере, так было вчера.
— А нас сколько будет?
— Трое. Это если вы согласны помочь.
— Я могу достать оружие, подключить еще людей. Надо лишь сделать один телефонный звонок.
— Если вы с нами, больше никого не надо. Лишние участники — лишний риск.
— Трое против двадцати?
— Цифра здесь не столь важна, — заметила девушка. — Главное — застать его врасплох.
— В момент передачи?
— А вы имеете хоть малейшее представление о том, что мы у него забрали? — спросила Кейт.
— Портрет Христа начала первого века.
— Это нечто большее, — сказал Бранд.
— Время у нас еще есть. Может, расскажете подробнее?
— Во-первых, это не просто портрет. Это тот самый портрет…
Озеро Люцерн
Корбо повесил трубку и попросил Джеффри Бреммера, чтобы он вызвал Елену Чернову и Ксено. Начальник службы безопасности вернулся вместе с ними, и все трое предстали перед главой ордена. В комнате также остались два телохранителя Корбо; они стояли, прислонившись к стене. Рассказав о звонке Мэллоя, сэр Джулиан спросил Елену:
— Что он задумал?
— Очевидно, он действительно хочет, чтобы вы вылетели в указанное место и произвели обмен.
Корбо покосился на Бреммера, тот кивнул в знак согласия.
В окрестностях было пять гор, до которых можно было долететь на вертолете за пятнадцать минут, и еще две немного дальше. Повсюду один и тот же ландшафт — альпийские луга, огромные серые валуны, густые леса и полное безлюдье на мили вокруг. Каждая гора слишком велика, чтобы точно определить место обмена, а наблюдение за всеми пятью объектами требовало гораздо больше людей, чем имелось под рукой. Взвесив все, Корбо решил согласиться на условия Мэллоя.
— Что мы теряем, отдав ему Норт?
Бреммер покачал головой.
— Ничего, кроме времени.
— А если это ловушка?
— Если в деле замешана полиция, мы узнаем об этом заранее, — сказал Бреммер.
— Опасность кроется в том, — сказал Корбо, — что он может получить заложницу. А мы в обмен — ничего.
— Похоже, эта заложница немного стоит, — заметил Бреммер, пожав плечами. — Мы связывались с Ричлендом из Нью-Йорка, но до сих пор так и не получили ответа. Похоже, ему просто плевать.
— За него это делает Мэллой, — после недолгого раздумья заметил Корбо. — Полагаю, именно он проинструктировал Ричленда, чтобы тот молчал.
— Мэллой не станет рисковать потерей человека из-за картины, — заметила Елена Чернова. — Он профессионал. Если он считает, что сделка может состояться, она состоится. Риск только в том, что мы что-нибудь выкинем. Но он это учитывает и, наверное, подготовился.
— Заручился поддержкой?
— У него в Швейцарии есть свои люди. Возможно, кого-то он приведет с собой. Но нет смысла рисковать жизнью заложника, если вы согласны с условиями сделки.
Корбо обернулся к Бреммеру.
— Я склонен ему верить. Такого шанса больше не представится. Звоните моему пилоту, пусть завтра к шести утра подготовит вертолет.
Интерлакен
— Тамплиеры? — скептически заметил Мэллой.
Он только что выслушал краткую историю портрета Христа, принадлежавшего Пилату. О том, как картину перевезли из Иерусалима в Эдессу, о том, как на протяжении трех столетий она была замурована в городской стене, о том, как ее случайно обнаружили рабочие, проводящие ремонт фортификационных сооружений. И наконец, о том, как в 1098 году она попала к рыцарю-крестоносцу Балдуину, брату Готфрида Бульонского.
— Балдуин приказал тамплиерам охранять этот священный образ. Но когда два столетия спустя орден уничтожили, священники, обнаружившие картину, не признали изображение за Бафомета, голову, которой предположительно поклонялись рыцари, и распорядились отправить вместе со всем остальным имуществом в архивы Ватикана. Пять столетий спустя Наполеон овладел Ватиканом и перевез артефакты в библиотеку Арсенала. Если верить тому, что рассказывал в Париже Оскар Уайльд молодому художнику примерно за месяц до своей смерти, нашлись во Франции люди, оценившие уникальность картины. Они начали использовать ее в колдовских церемониях, связанных с вызовом душ усопших. Какое-то время занимался некромантией и дед Корбо. Это он возродил орден рыцарей Храма и заявил, что будто бы в него вселился дух Жака де Моле, последнего магистра ордена.