Леонид никогда не обсуждал прошлое со своей семьей, старался, чтобы они не приближались к нему. И все же Анника права. Сегодня он почему-то реагировал на любые провокации. Обычно он с успехом носил маску обаятельного, но отстраненного человека. Леонид гордился тем, как блестяще он скрывал от всех свои чувства и эмоции. А сегодня все его переживания отражаются на лице, любые замечания членов семьи раздражают и ранят, любой разговор с Милли вызывает такой гнев, какого он с детства не испытывал.
Что же со мной происходит?
Леонид хотел скрыть от Милли подробности своего прошлого, не раскрывать ничего до свадьбы. А сейчас он сам заостряет все эти проблемы со своей семьей, обнажая правду, которую они не хотят признавать.
Мою правду.
– Оставь, Анника. Не место, – прервала дочь Нина.
Официанты поставили тарелки с едой на стол, и вся перепалка и взаимные оскорбления растаяли в вежливом, спокойном, отвечающем приличиям разговоре. Словно ничего и не было.
– Когда свадьба? – спросила Нина.
– Достаточно того, что мы здесь, – ответил Леонид.
– Но ведь именно ты сказал прессе, что намерен жениться на ней, ты должен определить дату. Мы на две недели улетим в Милан, потом в Париж. Твоему отцу нужно тепло. Думаю, мы проведем лето в Европе…
– Меня не интересует расписание ваших перелетов, – Леонид намеренно не отвечал на ее вопрос.
Но Нина упорно добивалась своего:
– Чем скорее, тем лучше. Пока ей впору это платье.
Это платье.
Нервы Милли были напряжены, она почти хихикнула, но в тот же момент проглотила смешок. Ни один из Коловских не уловил бы юмора. Милли представила себе гардероб, в котором висит свадебное платье и ждет неизвестную женщину с известным размером талии.
– Наша свадьба – это наше дело, – мрачно сказал Леонид, остановив Нину хотя бы на время.
Милли ужасно себя чувствовала на этом обеде. Семейство обсуждало их с Леонидом отношения так, словно это было их – семейства – дело. Щеки Милли горели от смущения и гнева, когда Нина начала говорить по-русски, явно о Милли, указывая на нее.
Присутствующие присоединились к громкому обсуждению на незнакомом языке, но Леонид резко прекратил это:
– Милли не знает русского, в ее присутствии говорите только по-английски.
– Ей может не понравиться, что мы говорим о ней, – попыталась оправдаться одна из сестер Нины.
– Тем больше причин помолчать, – парировал Леонид.
Милли видела злой блеск в его глазах, когда он смотрел на Нину. И та, покраснев, обратилась к сестре по-английски, а Леонид усмехнулся.
Все было ужасно. Худший обед в жизни Милли. Она сразу затосковала по своей семье, хотя не видела их всего пару дней. Небольшие споры, которые иногда возникали, никак не могли сравниться с ядовитой атмосферой, царящей за этим столом. Ее поражало, что, яростно споривший со всеми в начале вечера, теперь Леонид выглядел совершенно безучастным, как тогда, когда он ужинал с Анникой, в день их с Милли знакомства.
Милли предприняла попытку завести разговор с немногословной Анникой:
– Вы дизайнер? Леонид говорил, вы создаете драгоценности.
– И модели одежды, – ответила Анника, поглядывая на мать.
Леонид наблюдал, как Милли старается поддержать общение с членами его семьи, а они отгораживаются от нее стеной, прячутся в свои раковины.
– И что вам нравится больше? – вполне уместный вопрос, как если бы Нина спросила ее, что она больше любит: писать маслом или акварелью.
– И то, и другое, – бесцветно сказала Анника.
– А-а. – Милли решила попробовать другую тему: – Вы родились здесь? В Австралии?
– Да.
Милли взглянула на Леонида, который вовсе не старался вести себя светски, и продолжила:
– А вам хотелось бы поехать туда… в Россию? – Она чуть задумалась, вспоминая город, который называл Леонид. – В Детский Дом?
Если бы она станцевала голой на столе, реакция не могла бы быть сильнее. Анника перевернула бокал с вином, Нина задохнулась от возмущения, Иван закашлялся. Милли обернулась к Леониду. Ну что такого она сказала? Она замерла, когда увидела, что он хохочет, откинув голову.
– Простите, что я сказала не так? – беспомощно произнесла Милли.
– Не переживай. Анника слишком хороша для детского дома. Да, Нина? – Леонид еще смеялся, но его глаза потемнели. – Пошли. Мы уходим.
– Слишком быстро, – начала Нина.
– Ну почему же? Снимки для газет сделали, значит, все в порядке, – Леонид был тверд.
Все завертелось вновь: поцелуи накрашенными губами, запах дорогих духов, ощущение фальши и чувство неловкости.
По дороге к автомобилю и те двести метров, которые они должны были непременно проехать в машине, и затем, когда они оказались в номере Леонида, Милли мучилась вопросом – да что же она такого сказала?
– Почему все так отреагировали? – Она не могла отойти от потрясения, но говорила твердо. – Я не понимаю.
– Их реакцию невозможно предугадать.
– Они были так грубы, – она спохватилась – не стоит говорить плохо о его семье, – и добавила: – Но всё же, когда мы уходили…
– Ты видела первоклассный образец стиля Коловских. Для них важнее всего репутация, как они выглядят со стороны. А правда ничего не значит. Им важнее казаться, чем быть.
– Ты тоже был очень груб. С первого момента твои слова были пропитаны ядом. Почему ты так ненавидишь отца? Потому что он оставил твою мать?
– Не надо.
– И Нина, – продолжала Милли, вспоминая ненависть в его глазах и злую улыбку, – она же не просто не нравится тебе, ты ее ненавидишь.
Как она это делает, спросил себя Леонид. Как ей удается задать тот самый вопрос, на который он не хочет отвечать? Он привык справляться с массой вопросов прессы и со своей семьей тоже, умел отделываться половинчатыми ответами, но как быть с Милли? Леониду пришлось сжать кулаки и подавить желание крепко обнять и прижать ее к себе, чтобы она разделила с ним его ад.
– Это очень сложно, – Леонид старался выиграть время, подыскивая подходящий ответ. – Это семейная история – моего отца и меня.
– Я ношу его внука. Как ты считаешь, должна я знать? Ведь он не просто болен, он… – Милли напряженно смотрела на Леонида.
– Он не просто болен, он умирает, рада?
– Рада? – Она непонимающе потрясла головой.
Неужели это тот самый человек, который когда-то потряс ее своей нежностью? А теперь он словно переродился, и это перерождение продолжалось с каждым произносимым им звуком.
– Твой отец умирает, а ты так разговариваешь с ним…
– Прошу, оставь, Милли.
– Хотела бы оставить, – Милли уже кричала. – Я хотела оставить, но ты потащил меня на это минное поле, и теперь я желаю знать…
– Меньше знаешь, крепче спишь, – хрипло и гневно прокричал он по-русски, так ничего и не объяснив ей. – Иди ложись.
– Ты командуешь, когда и что я должна делать, но не хочешь отвечать на мои вопросы.
Она пугала его. Не тем, что защищалась и кричала. Своей женской проницательностью. И она будила в нем опасные чувства. Леониду казалось, он теряет рассудок.
– Иди ложись, – устало повторил он, подталкивая ее к спальне.
Прошло несколько часов, и мы окончательно сделались чужими людьми – хуже, врагами, – подумала Милли. Самое ужасное, что Леонид хотел, чтобы она ушла, он не желал обсуждать положение дел в его семье. Испытывая досаду и гнев, Милли вошла в ванную, срывая заколки с волос. Она стащила с себя шелковое платье Коловских и бросила его на пол.
Не в силах даже смыть макияж и надеть халат, она завернулась в полотенце и сердито устремилась к Леониду.
– Знаешь… тебе не очень идет ревность и зависть, Леонид.
– Ты не понимаешь, о чем говоришь.
– Думаю, понимаю. Твоя жизнь была ужасна на одном конце света, а они роскошно жили на другом. Поэтому ты так зол. – Она видела, как побелело его лицо, как задергалась мышца на щеке от ее страшных слов. Милли тосковала по человеку, с которым когда-то была знакома, и ненавидела того, в которого он превратился.