С чего же начать, как не с глаз? Для изображения внешнего колечка радужки, конечно же, потребуется жженая сиена, но когда дело дошло до настоящего цвета глаз, мне пришлось остановиться на минуту и припомнить свое видение. В это мгновение я услышал стук в дверь. Я знал, что это, видимо, Саманта, но как я мог впустить ее сейчас? Я вышел в гостиную и выглянул в щель между занавесями. Скрытый от глаз Саманты, я видел ее на ступеньках крыльца в длинном зимнем пальто и шерстяной шапочке. Ее появление не входило в мои планы. «Скорее всего, она будет звать меня куда-нибудь», — подумал я. А когда она увидит, насколько продвинулась работа над портретом, от меня потребуется масса всяких извинений. Она постучала еще раз, и, когда я не ответил, выражение ее лица изменилось: едва заметное движение бровей и губ, и вместо обычной добросердечности появилась легкая грусть. Она явно понимала, что я знаю о ее приходе. Я еще ни разу не закрывал перед нею дверь. Наконец она повернулась и медленно побрела по улице. Прежде чем исчезнуть из виду, она бросила взгляд через плечо, и я увидел в ее глазах выражение, свойственное побитым собакам. Сердцем я ринулся к двери, но телом остался на месте.
Непонятно для чего я отдал миссис Шарбук глаза Саманты — горестный взгляд, тот же цвет, приглушенное сверкание, а в прищуре век передал печаль об утрате. Когда я завершил эту малую часть портрета, весь проект обрел реальные очертания, которые толкали меня вперед, вселяя в меня чувство растущей уверенности. Казалось, в процессе своего создания женщина следит за мной с портрета. Временами, когда зернышко сомнения стопорило механизм моего воображения, я смотрел в эти глаза, ища в них одобрения или намека на то, в каком направлении двигаться дальше.
Как я уже сказал, мне хотелось, чтобы тело сияло, и, хотя я знал, что этот эффект в первую очередь достигается с помощью разнообразных покрытий и лаков, которые я намеревался наложить в процессе передачи и завершения фигуры, кожу следовало изобразить светлее, чем обычно. С этой целью я смешал в привычных пропорциях кадмий светло-желтый и кадмий красный, но увеличил порцию титановых белил. И немного лазурной синей — как уступка ночи и луне.
Должно быть, прошло немало времени, хотя я вовсе не чувствовал его хода. Отойдя наконец от портрета, я понял, что наступила ночь, и в какой-то момент (убей бог, не помню, в какой) я включил электричество и затопил камин. По старой привычке я налил себе выпивки, закурил сигарету, сел перед мольбертом обозреть свои труды. Работы еще было непочатый край, но характер и вид фигуры, стоящей передо мной на холсте, были уже определены. Я с радостью видел, что эффект сновидения, эффект ее появления из ночи пока действует, и мог предсказать, как усилит его лакировка. На сегодня это был мой лучший портрет, если не моя лучшая картина вообще.
И опять, прежде чем отправиться в постель, я дождался, когда лихорадка творчества перестанет волновать мою кровь. Оказавшись в кровати, я тут же уснул. Последняя моя мысль была не о портрете, а о Саманте, уходящей от меня.
ШЕНЦ МАКОВОЙ ГОЛОВКИ
Меня разбудил скрип половиц. Я открыл глаза — в комнате царила темнота. Опершись на локоть, я напряженно вслушивался в тишину, пытаясь понять, не был ли этот шум частью сна. Он больше не повторился, но, когда мой пульс пришел в норму, я услышал другой — более тихий шум из коридора перед моей комнатой. Как только мои глаза привыкли к ночному мраку, я понял — то был звук человеческого дыхания. В дверном проеме виднелась фигура. Но ничего больше о нежданном госте сказать было нельзя.
— Саманта? — спросил я.
Ответа не последовало, и сердце мое забилось сильнее.
— Кто там? — сказал я и взялся за одеяло, чтобы сбросить его с себя.
— Не двигайтесь! — раздался голос.
Я узнал его — тот же голос я слышал и в ложе театра.
— Шарбук, — сказал я, — что вам надо?
Руки мои задрожали, а все тело от страха ослабло.
— Я держу вас под прицелом. Так что лучше уж вам оставаться на месте.
— Вы что — пришли меня убить? — спросил я, ожидая в любое мгновение услышать звук выстрела.
— Пока еще нет. Но может быть, это случится скоро. Я пришел сказать вам, что ваша картина — одна большая ошибка.
— Вы видели ее?
— Сплошное распутство, мистер Пьямбо.
— Классическая поза.
— Черта с два. Но в любом случае изображенная вами женщина — не моя жена.
— Вы ее видели?
— Я ведь ее муж, вы, идиот.
Я не сдержался:
— И в чем же моя ошибка?
— Вопрос в другом: в чем ваша правота? Я позволил себе добавить к картине несколько штрихов. Что же касается наброска, то пепел от него вы найдете в камине. Я дам вам одну наводку. — В этот момент он шевельнулся, и я разглядел смутные очертания пистолета в его руке.
— И что вы можете мне сказать? — Я побаивался, как бы моя настойчивость не разозлила его, но готов был рискнуть ради намека, пусть самого малого.
— Моя жена потрясающе красива. — Последовала длительная пауза. — И эта сучка — величайшая интриганка по эту сторону Геркулесовых столбов.
— Вот как? — сказал я, ожидая получить хоть одну точную физическую характеристику.
Я ждал ответа Шарбука, пока мне не стало ясно, что он ушел. В этот момент дверь в гостиную открылась, а потом закрылась. Я выпрыгнул из кровати и бросился по коридору. Добравшись до гостиной, я услышал, как по тротуару на улице удаляются шаги. Шарбук не погасил свет в мастерской. Я вошел и сел перед мольбертом. Картина была безвозвратно погублена: холст, проколотый и располосованный, свисал лоскутами, белея чистой стороной. Обрывки его валялись на полу. Я попытался представить себе, сколько злости он вложил в свое нападение, но вместо этого не выдержал и заплакал. Иначе не скажешь — я плакал, как ребенок. Хуже всего было то, что образ, который я так ясно представлял себе несколько последних дней, тоже был безнадежно утрачен. Я попытался найти его в своей памяти, увидел темную комнату, но миссис Шарбук там не было — ее фигура разлетелась на тысячи вихрящихся снежинок.
Это было полное поражение. У меня оставалось всего две недели, чтобы создать другой образ и завершить портрет. Задача эта в то мгновение казалась мне невыполнимой. Шарбук пощадил мою жизнь, но покончил с моей уверенностью, надеждой, волей к работе. Я ничуть не продвинулся по сравнению с первыми днями. Напротив, теперь я был еще дальше от цели. Нервы мои никуда не годились, Саманта совершенно во мне разочаровалась, меня обуяли сомнения — я не видел способа выйти из теперешнего положения и совершенствоваться дальше в своем искусстве. Прошло несколько часов, а я продолжал сидеть неподвижно перед клочьями своего видения.
Солнце заглянуло ко мне ненадолго — лучи, проникшие сквозь фонарь в потолке, из красных превратились в золотые, когда я услышал стук в дверь. Я встал на ноги и поплелся через дом к гостиной. Открыв дверь, я увидел Шенца.
— У тебя усталый вид, — сказал он.
— Я готов, — сказал я.
Он улыбнулся.
— Так ты закончил портрет?
— Идем, — сказал я и повел его в мастерскую. — Вот он.
— Ты что, писал бритвой?