Мэгги действительно не спала всю ночь, хотя совсем не потому, что развлекалась в компании художников. Она еще не могла толком осознать, что произошло несколькими часами ранее. Она занималась любовью с герцогом Ролингзом. Не один раз. А три… возможно, четыре, ибо спустя какое-то время она потеряла этому счет. То была самая волнующая, самая счастливая ночь в ее жизни.
Но сев завтракать и открыв газету на светской хронике, которую регулярно просматривала в поисках возможных клиентов, Мэгги поняла, что эта ночь оказалась еще и самой унизительной…
По крайней мере теперь она знала, почему он не сделал ей предложения.
— Мисс Герберт? — Леди Ланкастер уставилась в лорнет на сидящую на краешке глубокого кресла Мэгги.
Та выглядела обычно, ну, может, слегка усталой из-за недосыпания, однако во всем другом вполне презентабельно в своем утреннем платье из темной шерсти. Правда, шляпка была весьма смелым произведением модистки, совсем не годящимся для леди из общества, где обреталась баронесса Ланкастер, но для хорошенькой мисс Герберт вполне подходящим… Но что происходит с этой девицей? Уставилась в одну точку на ковре и не сводит с нее глаз уже пять минут.
— Мисс Герберт? — протянула Фанни недовольно, топая ножкой, чем сразу привлекла внимание Мэгги, поскольку от удара ее «легкой» ножки о паркет закачалась дрезденская фарфоровая пастушка на камине.
— Слушаю вас, — бодро откликнулась Мэгги.
«Ну, слава Богу, — подумала леди Ланкастер. — Кажется, она вернулась с небес на землю».
Мэгги понадобилось лишь несколько минут старательных уговоров, чтобы убедить Фанни в том, что белый является единственным цветом, приличным для юной леди на первом ее портрете. Когда проблема разрешилась и женщины договорились о времени позирования, удобном для всех (в следующий вторник в час дня), Мэгги наконец взяла свои альбомы для эскизов и карандаши и распрощалась с баронессой и ее дочерью.
От резкого зимнего ветра ее бледные щеки порозовели. Она глубоко вдохнула бодрящий морозный воздух, надеясь, что это прояснит ей голову, ибо чувствовала себя так, словно много выпила накануне. Конечно, ей осталось поспать лишь несколько часов, но подобное случалось и раньше, хотя не приводило ее в такое уныние. Видимо, на нее слишком подействовало известие, что человек, которому она подарила девственность, собирается жениться на другой.
«Если бы… о, если бы, — в который уже раз подумала Мэгги, — была жива мама!» Леди Герберт знала бы, что ей следует делать, а теперь не к кому обратиться за советом. Ни одна из сестер с ней не разговаривала, но даже если бы они оказались рядом, поделиться с ними проблемами невозможно, они только пришли бы в ужас. Знала Мэгги о том, что сказала бы ей Хилл, обожавшая Огюстена за его доброту и помощь ее хозяйке. Если довериться Пиджин, которая все это время была на ее стороне и выступала против семейства Герберт, та начала бы уговаривать не отчаиваться и не отвергать ее беспутного племянника. Нет, у Мэгги не было ни одного беспристрастного человека, к которому ей можно было обратиться.
Вернувшись днем в свою мастерскую, она угрюмо принялась разглядывать портрет, который заканчивала для показа в субботу: двое светловолосых малышей проказливо улыбались, обнимая за шею многострадальную борзую. Мэгги даже подпрыгнула, когда услышала за спиной журчащий голос:
— В чем дело? Обычно жизнерадостная мадемуазель Маргерита сидит в печали? Немыслимо!
Мэгги выдавила улыбку при виде Беранж Жаккар, застывшую на пороге. Одета, как всегда, по самой последней парижской моде, хотя собиралась всего-навсего к себе в мастерскую, расположенную напротив.
— Так в чем же дело? — повторила она, проходя в залитую солнцем комнату. — Я считала, что англичанки не позволяют себе роскоши томиться и грустить.
— Я не грущу. Ну… не совсем…
— Неужели? Тогда, принцесса, ты очень хорошо притворяешься. — Беранж презрительно сморщилась, глядя на картину. — Уф! Какой ужас! Полагаю, это маленькие графы?
— Маркиз и его младший брат.
— Ну, разумеется. Наверняка папа и мама очень ими гордятся. Маленькие сорванцы. Тебе следовало бы написать их с пальцами в носу, куда они их чаще всего и запускают.
С содроганием отвернувшись от портрета, Беранж прошествовала к окну, где Мэгги держала именно для таких случаев бутылку красного вина. Налив бокал, француженка направилась к софе со множеством подушек и с легким вздохом опустилась на нее. Все ее движения были по-кошачьи грациозны. Она всегда напоминала Мэгги именно кошку, гладкую, хитрую, чем-то похожую на принцессу Ашу. А себя Мэгги представляла большой и неуклюжей собакой.
— Итак, принцесса, — сказала шикарная мадемуазель, отхлебнув вина, — расскажи тетушке Беранж, что привело тебя в уныние.
— Ох, Беранж, не знаю, с чего и начать, — с тоской произнесла Мэгги.
— А-а. — Француженка изящным движением тонкого указательного пальца вынула из бокала кусочек пробки. — Имеется ли тут нечто общее с тем фактом, что твоему драгоценному Огюстену вчера расквасили нос?
— Где ты это услышала?
— А кто не слышал? Об этом говорят на всех углах.
Мэгги тихо простонала. В доме, где располагались их мастерские, жили художники и несколько скульпторов. Мэгги и Беранж, единственные женщины, служили для них объектом постоянных наблюдений и сплетен. Их жизнь и поступки во всех подробностях докладывались соседям теми, кто попадал в посещаемые девушками круги общества.
— Ох, Беранж, что мне делать?
— Делать? С чем, принцесса?
— С Джерри, конечно! — Мэгги пригладила волосы, оставив на лбу фиолетовую полосу. Беранж снисходительно улыбнулась:
— Он снова напустил лужу под диваном?
— О нет. — Мэгги не смогла удержаться от смеха, несмотря на сердечную муку. — Не с тем Джерри. Я имею в виду Джереми Ролингза!
— Джереми Ролингза? Солдата, который сломал нос Огюстену? Ага, теперь все проясняется. Джереми Ролингз… Я, кажется, слышала о нем раньше. — Беранж задумчиво постучала по зубам длинным наманикюренным ногтем. — Где я слышала это имя?
— Думаю, ты видела его в сегодняшней утренней газете, — тяжело вздохнула Мэгги, а Беранж подняла тонкую светлую бровь. — Его помолвка с принцессой Ашей из Джайпура объявлена в разделе светской хроники.
— Да. Теперь припоминаю. Это и есть тот Джерри, по которому ты сохла все годы, что я тебя знаю? — После нерешительного кивка подруги, которая не любила признаваться в любви к Джерри и тем более, что сохнет по нему, француженка продолжила: — Неудивительно, что у тебя грустный вид. Он вернулся из Индии с невестой королевских кровей, тут же сломал нос твоему жениху, и ты не знаешь, что делать. Так? Фью-ю! — Этот странный звук Беранж издавала в тех случаях, когда что-то казалось ей невероятным. — Я всегда считала тебя слишком… вежливой и благопристойной, принцесса, однако никогда не думала, что ты дура.
— Я не дура, — попыталась защититься Мэгги. — Я просто не знаю, как поступить. Ни разу не оказывалась в подобной ситуации.
— Ни разу двое мужчин не дрались из-за тебя? — Француженка была явно потрясена. — Бедная моя принцесса! Значит, ты поистине не жила! Ведь самая приятная вещь в мире, когда из-за тебя дерутся, и ты должна продлить это удовольствие. Насколько возможно…
— Ты с ума сошла? — Мэгги негодующе уставилась на подругу. — Беранж, прошлой ночью кто-то пытался убить Джерри, и я подозреваю, что это Огюстен!
— Правда? Как романтично!
— Романтично? Это ужасно!
— Ужасно романтично! Ты думаешь, это был Огюстен? — переспросила Беранж. — Вряд ли. Дуэль — да. Но убийство? Нет! Хотя с такими рыжими волосами… Нельзя быть уверенной…
— Беранж, это вовсе не смешно и не романтично. Кто-то прошлой ночью пытался убить Джереми, и я не могу не задать себе…
Но тут Беранж прервала ее стенания.
— Господи! — Что-то в голосе подруги заставило Мэгги поднять голову, и она увидела на лице Беранж неподдельное изумление. — Ты и Джерри! Вы занимались любовью!