3. Снился ей сад…
Снился мне сад в подвенечном уборе,
В этом саду мы с тобою вдвоем.
Звезды на небе, звезды на море,
Звезды и в сердце моем.
Старинный романс.
Автор музыки — Б. Борисов, автор текста — В. Куделя
Да, именно так — перекрестился Афанасий Иванович и опустил буйную голову.
Надо прямо сказать, что Афанасия Ивановича женщины чрезвычайно любили и, вооружась до зубов всеми видами завлекательных средств, неутомимо завоевывали его благосклонность, а он не очень-то сопротивлялся, если выбравшая его дама соответствовала тем минимальным требованиям, которые он имел к женщине. Впрочем, если ему хотелось, он и сам умел добиться победы, поскольку был способен вполне искренне увлечься и даже почувствовать влюбленность. В последнем случае его несло к цели неудержимо. И хотя бывали у него и неудачи, но он им значения не придавал, потому что терялись они среди успехов, как редкие пни в дремучем лесу. Правда, победив, он через самое малое время старался покинуть завоеванную территорию и смыться — без ссор, неприятностей и вообще арьергардных боев. Он сам иногда поражался, как коротки были его влюбленности, такие иногда, как ему казалось, глубокие. Бескровному отступлению способствовали некоторые меры предосторожности, которые он принимал всегда и без исключений. Так, о предотвращении беременности Афанасий Иванович заботился всегда, как и полагается джентльмену, сам, не разрешая это делать женщине. Обещаний никогда не давал, совместных планов, больше чем на месяц, да и то в исключительных случаях, не строил, иллюзиям возникнуть не разрешал. С юных лет он научился распознавать потенциально беспокойных особ и тщательно таких избегал. Некоторые бы сказали, что сумел он устроиться — катался, сколько душе угодно, а о саночках и слышать не хотел, но я так не скажу, потому что катался он только до поры до времени…
В церкви знакомое вдохновение подхватило его, он мгновенно сообразил: и какое диво-дивное ему повстречалось, и какое оно в перспективе безвредное, и как его завоевать, — и вот он шагнул вперед, неторопливо перекрестился и низко поклонился в сторону алтаря.
Откуда и берется! Вот ничегошеньки не знал он ни о вере, ни о церкви, тем более обрядов не знал, а перекрестился правильно и поклонился верно. Да, подхватил Афанасия Ивановича азарт и взнес к вершинам вдохновения личности — туда, где рвутся тучи, где головокружение, орлы парят и, так сказать, твой карандаш кохинор наносит модные узоры пьедепуль на нежную ткань чужой жизни.
Наносит, пока не надоест ему, а иногда вдруг и сломается…
Горюнова пела в этой церкви, потому что жила рядом в сторожке вместе со сторожихой-монахиней, сторожке старенькой, однако прочной, как все, сработанное собственноручно, а не методом поручений. Училась она и получала стипендию в регентском хоровом училище при местной семинарии, а как она туда попала — расскажу как-нибудь потом, поскольку из-за многочисленных отступлений я многое существенное пропустил, в частности, самый момент знакомства Афанасия Ивановича с Надей, которое состоялось в то же воскресенье. А оно произошло как-то…
Удивительно, но мать Наталья, подозрительная, как ворона, ни о чем таком и не подумала, когда Афанасий Иванович через несколько дней вошел вслед за Надей в сторожку, перекрестился на икону Богоматери и представился как новый прихожанин, почувствовавший в сердце Христа, но стесняющийся своего невежества и желающий поучиться скрытно, поскольку, сами понимаете, возраст и положение…
Ослепла мать Наталья! Поверила ему почему-то совершенно и сразу, готовая отныне растерзать всякого за малейшее в Афанасии Ивановиче сомнение. Не знаю, чем он покорил ее. Может, тем, что шапку заранее снял или, едва мать Наталья на печку посмотрела, как он и дров принес, не забыв щепу, и трубу открыл, как надо, и дыму не напустил, и все это быстро, весело сделал, однако сдержанно себя вел? А может, потому она околдовалась, что слишком уж неправдоподобно легко и просто было раскусить, зачем он сюда ходит? Но, согласитесь, как ей было допустить, что человек притворится верующим, на икону начнет креститься — и все это обман? Одно притворство? Кто знает, не мечтала ли когда-то в молодости мать Наталья о таком вот, видном и жизнерадостном, да не встретила или мимо прошла.
Самое удивительное — за все эти зимние месяцы, в течение которых Афанасий Иванович чуть ли не каждый вечер являлся в гости, не сказала она ни слова отцу Михаилу, священнику церкви Димитрия Солунского и покровителю Нади Горюновой. Тот, конечно, заметил нового прихожанина, скромно отстаивающего воскресные обедни и щедро зажигавшего толстые трехрублевые свечи перед иконами, но не торопился выяснять, кто этот заметный человек, которого иногда на машине подвозит шофер, — такие люди для церкви опасны, считал законопослушный отец Михаил.
И установилась по вечерам в сторожке совершенная, идиллическая жизнь.
Мать Наталья вяжет, собачка Дружок, зверь ласковый, не то что лаять — рычать не умеющий, спит на коврике у печки, Афанасий Иванович сидит удобно в кресле, а Надя читает ему прекрасным голосом, иногда отрываясь от книги для тактичных пояснений, которые дает как бы не ему, а темному окну, как бы думая вслух, как бы не то повторяя, чтобы лучше запомнить, не то держа перед кем-то ответ.
«Человек есть творение Божие, — озаряется сторожка звучным чтением. — Господь Бог дал ему бытие, дал и силы продолжать существование свое, продолжать, в роды родов растя и умножаясь. Господь Бог дал ему могущество действовать по обеим частям, существенность его составляющим…»
— Это в макрокосме, во вселенной, — поясняет окошку Надя, — есть два начала: видимое и невидимое. Они же и в человеке присутствуют, так что все бытие как бы две натуры имеет.
«…действовать и телом, и душою, и чувствами, и разумом, и сердцем, и волею, и телесными способностями, и душевными дарованиями…»
— Вот так — всем действовать дружно, не в разбивку, — почему-то задохнувшись, сказала Надя.
Афанасий Иванович пристально посмотрел на нее, но взгляда ее не перехватил.
Он привык считать путь от встречи до обладания на километры, а себя — пешеходом и упорно шел при любой погоде, важнейшим полагая не задержаться, а топать и топать. Сейчас ему померещился как бы огонек в тумане, он внутренне встрепенулся и приободрился.
«Кратко — действовать и чувственно, и нравственно. А посему, что ни действует человек, пищу ли себе и одеяние трудом промышляет, ест ли, или пьет, чад ли законным образом рождает, разум ли свой знаниями просвещает, сердце ли свое к люблению брата своего наклоняет, или ближнему своему помогает, алчущего питает, жаждущего напоевает, нагого одевает, странного вводит в дом свой, больного и в темнице сущего посещает, мертвого погребает, и наконец сам в число мертвых отходит: все сие хотя и есть естественное, от сил видимой натуры и вдунутой в тело души зависящее, однако ж есть притом и с действием перста Божия соединенное. Кто дал бытие и силы действовать, Кто назначил начало и конец жизни: Того перст и сила есть всегда главная причина деяний человеческих, деяний и чувственных, и нравственных».
«Сколько еще слушать эту политграмоту?» — нетерпеливо подумал Афанасий Иванович, а вслух неожиданно повторил:
— И чувственных, и нравственных…
Он поднял глаза на икону Божьей Матери, чтобы не таращиться на нестерпимо чистый профиль Нади, на нестерпимо чистую кожу ее шеи, на белое полотно ее вышитой кофточки, чтобы не воображать все прочее.