Он вылез из машины у завода и увидел на капоте кровь. Он еще стоял, тупо глядя на кровь и собираясь с мыслями, как поднеслась, подвывая, милиция, и его арестовали. Он узнал, что юноша, отброшенный при ударе по капоту, упал так неудачно, что скончался практически немедленно.
На вопрос следователя, почему он удрал с места катастрофы, Афанасий Иванович долго не давал вразумительного ответа, потому что и сам не знал, как он мог не остановиться, не узнать, что же случилось. Испугался подвыпившей компании? Вроде нет. Пытался избежать ответственности? Да он, нажимая на газ, и не знал, что произошла беда. Боялся, что у него обнаружат при расследовании алкоголь в дыхании или в крови, потому что всего лишь второй день не пил? Нет, он об этом даже не подумал. Скорее всего, решил для себя Афанасий Иванович, находился он вплоть до ареста в состоянии душевного шока, вызванного чем-то, что он увидел или почувствовал в крематории, но что именно так его контузило — не мог себе уяснить человек!
Допросив, его из-под ареста освободили, но запретили выезжать.
Потянулось следствие. Шло оно долго, вязко, нудно. Конечно, сразу стало ясно, что Афанасий Иванович ни в чем не виноват — ехал он по правилам, предотвратить несчастный случай был не в силах. Но — убежал с места происшествия! Даже не попытался помочь потерпевшему!
— Как вы объясните этот факт? — спрашивал его следователь, спрашивали на заводе официально и по-товарищески, спрашивали друзья-приятели. К тому же погибший оказался единственным сыном (сейчас ведь чуть не в каждой семье ребенок — единственный), родные требовали отмщения, писали во все инстанции. Не под силу близким было понять, как это — их родное дитя погибло, а никто не в ответе? Боюсь, что мало кто на их месте не требовал бы наказания, а то и головы Афанасия Ивановича.
Только полгода спустя состоялся суд, который приговорил Афанасия Ивановича Таратуту к одному году условно и вынес частное определение в адрес общественных организаций завода — почему они оставили без внимания тот чудовищный факт, что один из главных его руководителей сбил человека и не остановился. Но Афанасий Иванович в день вынесения приговора только числился руководителем, потому что сдавал дела своему заместителю, а сам нового назначения пока не получил. Нет, не частного определения суда испугались на заводе. Совсем другая была причина ухода Афанасия Ивановича со своего поста — правда, якобы по собственному желанию, что было ему разрешено в память прошлых заслуг. Причина была в том самом Дмитрии Солунском, которого изобразил народный умелец Алеша, в прошлом году счастливый, а в этом уже несчастливый соперник Афанасия Ивановича.
В разгар следствия Афанасий Иванович должен был в торжественной обстановке узкого круга лиц, собравшихся за банкетным столом в интимном Сиреневом зале крупнейшего в Инске ресторана «Тайга» (почему его так назвали, не знал никто — тайга была от Инска далеко-далеко), вручить картину в подарок тому самому гостю, которого ждали в начале нашего рассказа и который все не ехал из-за сверхзанятости другими делами. От гостя завод очень и очень зависел по целому ряду, как выражаются технократы, позиций, и банкет, с которого начинался визит, имел, как всем понятно, едва ли не решающее значение для этих вот позиций.
Все шло превосходно, пока не пришел черед говорить, вручая картину, Афанасию Ивановичу. Вручать высоким гостям подарки было его почетной обязанностью, и на заводе, главные командиры которого всегда крепко стояли друг за друга, не лишили его этой привилегии в трудные для него дни, надеясь также, что Афанасий Иванович произведет на гостя хорошее впечатление, что перед судом не повредило бы.
Увы, не тот уже был Афанасий Иванович! Надломился он, потерял квалификацию, не годился совсем никуда! Вроде бы и выпил он до своего выступления не так уж много — рюмок пять-шесть, а поднялся и с места в карьер поехал совсем-совсем не в ту степь… Сначала он сказал, что в первом квартале этого года знак качества получили тридцать четыре и ноль две сотых процента всей продукции и что достигнут рост этого показателя за счет правильного применения экономических законов, — тут он тонко улыбнулся и поднял высоко указательный палец, — открытых и сформулированных — не будем закрывать глаза на правду! — все знают, кем.
— Раньше, — с чувством продолжал Афанасий Иванович, — в обстановке применения законов молодые люди не позволяли себе относиться к старшим неуважительно, требуя от них невозможного или бросаясь с кулаками на их автомобили! И вы, Иосиф Ефимович (тут высокий гость поднял бровь, директор завода поправил звонко: «Михаил Ефимович!» — а присутствующие насторожились, но Таратута поправляться не стал), можете твердо рассчитывать, что мы, люди этого завода, по отношению к вам ничего подобного себе не позволим! Никогда не позволим! Ни за что! Потому что вы, во-первых, человек, а во-вторых, в отцы нам годитесь! И знаком качества нашего к вам уважения мы вручаем вам эту картину, изображающую победу русского воинства над черным игом, символически обозначенным в виде полчищ Мамая, но это, повторяю, только символ, символ того, что всякое черное иго свергнет русский народ, над которым реет здесь знамя покровителя всех славян, в прошлом македонского полководца, а затем знаменитого святого Дмитрия Солунского, церковь которого стоит тут неподалеку, но ходить в нее я вам, опираясь на собственный опыт, не советую. Берите, дорогой наш человек, и будьте счастливы!
Ежу понятно, что высокий гость картину взял без энтузиазма, внимательно ее рассмотрел, подумал и сказал, возвращая Афанасию Ивановичу:
— Эта вещь, я уверен, уместнее будет в той церкви, которую упомянул сейчас товарищ. Да-да, там она уместнее.
И сел, усмехнувшись.
Кашу, заваренную Афанасием Ивановичем, расхлебать не удалось, и банкет был испорчен, несмотря на то, что минут через десять Афанасия Ивановича незаметненько увезли.
После этого провала всем стало ясно, что Афанасия Ивановича терпеть, увы, в столь высоком кресле больше нельзя никак, и постепенно ему подобрали замену, провели с ним, а также и где следует, неприятные, но необходимые переговоры и без шума уволили, о чем он сам же и согласился письменно попросить. До решения его судьбы министерством новых обязанностей он не имел, числясь на каком-то временном соглашении…
Выслушав приговор суда, Афанасий Иванович где-то напился, однако не до такого бесчувствия, чтобы потерять способность передвигаться.
Надя в тот вечер была одна. Почему-то она не слышала звонка и, вздрогнув, обернулась, когда дверь в ее комнату распахнулась настежь и появился на пороге Афанасий Иванович с выпученными бессмысленными глазами, запекшимися губами, одетый беспорядочно, но не живописно, и сказал, раздирая рубаху в попытке избавиться от пламени водки в груди и невыносимости чувств:
— Я пришел…
Сказал и рухнул на пол, опрокинув стул головой, утратившей всякую чувствительность.
11. Физика твердого тела
Одежда, товарищи, абстрактно нужная всем и на всех, даже на американских нищих, имеющаяся, это не та одежда, о которой у нас пойдет речь. Мы поговорим о другой одежде, о той, которая есть знак места человека под социальным солнцем, черта его, так сказать, общественной характеристики. Возьмем, например, замшевую куртку…
Из лекции «Облик, молодого человека», прочитанной 5 марта 1979 года в центральном лектории города Инска
Но между разрывом с Алешей и падением к ее ногам упившегося Афанасия Ивановича Наде еще раз померещилась истина в лице Алика Желтова, который, как я рассказывал, окончил ту же школу в Сказкино, что и она, только на шесть лет раньше.
Каюсь, привел его к Наде я, когда он из своего научного городка заехал в Инск по делам физики твердого тела, а потом Желтов стал у нее дневать и ночевать.
Надя все это время читала необыкновенно много, занимаясь самообразованием с того часа, как Афанасий Иванович вырвал ее столь резко из-под влияния отца Михаила, регента, матери Натальи и прочих служителей культа, способных ознакомить девушку лишь с очень, согласитесь, далекими от нашей жизни представлениями и понятиями. Да, еще тогда, когда она шла, неся черную гранитолевую сумку с убогим своим имуществом, за соблазнителем, думала она о необходимости учиться, но решила учиться самостоятельно, и, надо сказать, благодаря великолепной памяти и чутью к истине, помогавшему легко отделять нужные книги от ненужных, знатоков от людей поверхностных, умных от простоватых регистраторов фактов, она составила себе картину мира, что многим удается лишь годам к сорока, а то и никогда не удается. В глубине души она, видя Афанасия Ивановича насквозь, возможно, все-таки считала его выше себя. Не будем забывать, что он и был выше, чем она, по крайней мере, занимал в обществе заметное положение, завоеванное честным трудом, а она была, извините, всего-навсего девчонка — пусть необыкновенно красивая, но пока ни в чем себя не проявившая и ничего не достигшая.