Сегодня тебе десять. Твоя драма заключается в неполученной игрушке, а завтра стукает сорок лет и слёзы польются над упущенными возможностями. В обоих случаях произойдёт подлинная драма.
Как и у многих, у меня не было конкретной цели, но я старательно пытался почувствовать вкус взрослости. Есть в этой трагедии свой шарм, где социальные устоявшиеся традиции быта заведомо побеждают разум и уникальность, заставляя человека стать тем, кем ему суждено — винтиком системы. И «игра во взрослого» всего лишь естественная глупость на пути к неизбежному.
Незаметно наступившие школьные дни двинулись своим чередом. Появились новые лица учителей, отвечающие за разные дисциплины. Больше у нас не было класса, где можно было бы проводить свободное время. Коридорное кочевание, более резкие нравы, задранные головы вверх и тотальное неповиновение вскружили нам головы.
В конце ноября со мной произошел неприятный эпизод. Лихорадка. Боль со стороны печени, увеличенные лимфатические узлы. Плюс ко всему через неделю дёсна резко опухли, начав ужасно чесаться.
Поначалу маменька списывала моё общее состояние на обыкновенную простуду. Её ребёночек всегда был со слабым здоровьем. Каждый год одна и та же история. Чуть холодает, сразу лезут температурные недельные посиделки перед компьютером вместо школы. Только в этот раз у ребёнка не было сил на свои любимые стрелялки.
Единственное, на что оставались силы — раз в день принимать пищу и отвечать на вопросы кивками. Когда же опухли дёсна, стало понятно, дела обстоят куда серьёзнее.
На дом вызвали врача. По предварительному осмотру грузная женщина в белом халате поставила диагноз «инфекционный мононуклеоз». Заболевание требовало оперативного решения.
Скорая помощь в срочном порядке отвезла меня в лабораторию на сдачу крови. А пока готовились результаты, полумёртвого ребёнка отправили к серьёзному доктору.
Воспоминания этого эпизода остались достаточно скользкими. Меня периодически полностью отключало. Реальность и образы из снов начали сплетаться, не позволяя трезво оценивать ситуацию. Единственное овладевающее чувство: всепоглощающая усталость.
Не было ни голода, ни боли, ни осознания происходящего. Блаженство. Да. Неужели есть маленькая надежда, что именно это чувство овладевает бренным организмом в последние часы своего существования? Если да, то я постиг ещё одну тайну, которую живые люди не должны знать.
Периодически в хаотичные образы врывалось, искорёженное ужасом, лицо мамы, пытавшееся что-то мне донести. А я, не слыша и не понимая, только утвердительно кивал, желая, наконец, провалиться в сон, который унесёт меня далеко, туда, где я мог бы стать кем и чем угодно.
Инфекционный мононуклеоз подтвердился. Как потом рассказали врачи, мне очень повезло. Бронхи, сердце и другие важные органы остались нетронутыми. Слегка увеличенная печень — не приговор.
Из основных симптомов: плохая кровь, сильно сниженный иммунитет и возможность заражать окружающих. Целый месяц мне предстояло провести в инфекционном отделении одному, без возможности куда-либо выйти и с кем-либо пообщаться. Единственной связью с внешним миром стало маленькое окошко на сдвоенном тамбуре личного карцера.
Желание получить личное пространство и самостоятельность сбылось. Палата с шестью койками, ванной, туалетом, телевизором, холодильником и большими окнами на серый город.
Никакого родительского контроля. Никакой школы. Никаких обязанностей. Месяц ограниченной свободы — мечта любого интроверта, страдающего патологической социофобией.
К сожалению, несмотря на любовь к безделью и тягу к уединению, я не мог причислить себя к одичавшему племени героических одиночек. Да и если уж говорить совсем откровенно, доступные зачатки подросткового бунта очень быстро сходят на нет, как только юный ум сталкивается с жестокой реальностью, которая оказывается ему не впору.
Фантазия и действительность часто разнятся в своей механике, по крайней мере, в контексте неопытности конкретного лица.
Ты воротил нос от материнской ласки, но лишившись её, почувствовал потребность в утешении. Слышимые родительские разговоры ты считал надоедливым жужжанием, а теперь их так не хватает за обедом и ужином.
Уметь ценить сразу — великий дар, недоступный человеку. Есть, разумеется, те, кому под силу объять тайну, но сколько таких? И не считают ли таких умалишенными? У здорового общества, у того самого, да, которого принято считать здоровым, механизм благоговейного восторга происходит только в момент потери. Иначе можно ли почувствовать великую значимость вещей, когда они ещё являются частью повседневного быта?