— Чего изволите? — сухо поинтересовалась она.
Незнакомец сразу перешел к делу.
— В одной из ваших квартир на улице Башле проживала семья Финелли, — в его речи улавливался хейдеронский акцент.
— А вам, собственно, какое дело? — прищурилась Крюшон.
— Забыл представиться. Нойманн. Внештатный сыщик полиции. Себастьян и Доминика Финелли — опасные контрабандисты. А если вы не расскажете мне все, что вам о них известно, то я сочту вас за их сообщницу.
Крюшон побледнела. От холодного жесткого взгляда по спине побежали мурашки. Только неприятностей с полицией ей не хватало!
— Так я и знала, что с ними что-то нечисто! Они мне с самого начала показались подозрительными! Особенно девка. Парень еще ничего такой — вежливый, приветливый, а она все молчала и волком зыркала. Да еще и волосы обрезанные! Да разве ж будет приличная леди волосы обрезать? Вот и мне она сразу и не понравилась…
— Где она сейчас? — перебил «полицейский».
— Так откуда ж я знаю? — затараторила Крюшон. — Сначала муж ее пропал. Недели две его не видели, а тут пришло время за аренду платить. Я к ней, а она мне такая: «Уехал, дескать, по делам». Я ей сразу не поверила, подумала: «Бросил он ее». И поделом ей!
— Что дальше было? — в голосе посетителя послышалось явное нетерпение.
— А ничего. Я к ней еще раз-другой сунулась, потом поняла, что денег своих не дождусь — и поменяла замки!
— Как это «поменяла замки»?
— А вот так! Покараулила когда она из дому выйдет, и поменяла! А вещи ее себе забрала, в оплату долга! — хвастливо пояснила Крюшон, явно гордясь своей смекалкой.
Глаза посетителя превратились в щелочки, а кулаки сжались до побелевших костяшек. На секунду Крюшон показалось, что он ее ударит. Она невольно вжала голову в плечи.
— Нет, ну, а что в этом такого? — залепетала она. — Я ее тряпье сдала в лавку старьевщика — так выручки едва хватило, чтобы покрыть месячную плату.
Крюшон соврала, на самом деле одежда стоила гораздо больше, чем задолжала ей семья Финелли, но полиции ведь об этом знать совершенно не обязательно.
— У вас осталось что-нибудь из ее вещей? — поинтересовался «сыщик», буравя ее проницательным взглядом.
Крюшон замолчала, ее цепкие глазки быстро забегали по сторонам. Природная жадность не позволяла ей ничего выбрасывать, и скудные пожитки Доминики, те, что не удалось продать, пылились в коробке на антресолях.
— Советую ничего не скрывать от правосудия! — вкрадчиво сказал посетитель. — Пособничество опасным преступникам строго карается по закону! Вы ведь не хотите, чтобы нам пришлось обыскивать ту квартиру? Не думаю, что вашим новым жильцам такое понравится! А если пойдет слух о том, что у вас неприятности с полицией, то никто больше не захочет иметь с вами дела.
С каждым словом морщинистое лицо Крюшон становилось все бледнее.
— Да, забыл сказать, — тем временем продолжал «сыщик», — имущество преступников и их сообщников подлежит немедленной конфискации…
Тут у Крюшон сдали нервы. Она кликнула служанку и велела ей принести коробку. Предметов там оказалось немного — расческа, пудреница, пара флакончиков и блокнот.
— Я изымаю эти вещественные доказательства, — заявил «полицейский». — Что-нибудь еще?
Он внимательно посмотрел на Крюшон. Та невольно поежилась под его испытующим взглядом.
— Н-нет, это все, — пробормотала она, молясь, чтобы ее не причислили к преступницам.
— Хорошо, — кивнул «полицейский», забрал коробку и ушел.
И только тут госпожа Крюшон вспомнила, что так и не спросила у «сыщика» документы.
Зигурд вышел на улицу и сел на ближайшую скамью. Он достал из коробки блокнот, раскрыл его и остолбенел — с плотных желтоватых страниц на него смотрел… он сам. На каждом листе красовался его портрет. Анфас, профиль, три четверти. Зигурд медленно перелистывал страницы, ощущая каждый удар своего сердца. От волнения руки сводило судорогой, в горле застрял болезненный ком.
«Она не забыла меня, — набатом звенело в висках. — Она любила меня! А я… погубил ее».
Он пролистал блокнот в поисках каких-либо подсказок. Безуспешно. Принялся перебирать остальные вещи в коробке.
Черепаховый гребень. На нем осталась пара темных волосков. Перед глазами возникли ее шелковистые пряди, черные, блестящие, разметавшиеся по застиранной наволочке, когда они впервые занимались любовью…
Маленький флакончик духов. Зигурд открыл его, глубоко вдохнул, зажмурился. Ландыш. Аромат ее смуглой кожи. Он вспомнил серебристые капельки, мерцающие на ее теле тогда у реки. Застонал от боли, от отчаяния, от страха больше никогда не увидеть ее.