***
Доминика наняла мальчишку в качестве помощника. Мамаша Лукреция была только рада, что Лукас наконец-то при деле, и гордо хвасталась посетителям таверны, что ее племянник не какой-то там лоботряс, а самый что ни на есть настоящий художник.
Для каждой листовки, плаката и портрета Лукас и Доминика подготовили по деревянной табличке с соответствующим изображением. После этого дело пошло на лад. Достаточно было намазать рельеф тушью, прижать его к бумаге — и оттиск был готов. Лукас штамповал листовки сотнями в день. Даже портреты девиц, напечатанные таким способом, получались четкими и красивыми. Доминика раскрашивала черно-белые картинки быстрыми мазками — красные губы, розовые щеки, разноцветные волосы и глаза — и сшивала в альбомы, которые затем рассылались богатым клиентам. Со временем она научила Лукаса смешивать краски, и тот с радостью принялся ей помогать. Ему это нравилось гораздо больше, чем колоть дрова и таскать воду, а кроме того, Доминика отдавала ему часть своей выручки.
Нельзя сказать, что Дюбон страдал от нехватки художников, но большинство из них были самоучками с довольно примитивной техникой рисования. А маститые живописцы считали рекламу борделя ниже своего достоинства, либо требовали баснословные гонорары. А Доминика денег просила немного, рисовала быстро, а самое главное — передавала черты лица с поразительным сходством, не забывая при этом подчеркнуть достоинства и скрыть недостатки. Красивые картинки заинтересовали некоторых посетителей борделя, и они даже заказали Доминике свои портреты.
Дела в «Красной туфельке» значительно оживились. Клиенты, привлеченные листовками, приходили посмотреть на заведение и оставались довольны его услугами, а совершенно новая опция «куртизанка по вызову» стала пользоваться в Дюбоне бешеной популярностью. Юбер и Моран буквально купались в золоте и уже начинали подумывать о расширении предприятия. Доминике тоже кое-что перепало, и вскоре она съехала от Мамаши Лукреции, арендовала небольшую квартирку в более приличном районе и наняла прислугу.
46. Тюрьма
Маленькие ножки легко сбегают по ступеням внутреннего двора. Воздушное платье невесомо развевается вокруг стройной фигурки. Зеленые глаза дерзко сверкают на прелестном личике.
Он смотрит в них и понимает, что пропал…
Обжигающий холод пронзил его тело, безжалостно вырывая из небытия. Зигурд резко открыл глаза, жадно хватая воздух ртом. Руки были прикованы к свисающей с потолка перекладине, по голове и плечам ледяными потоками струилась вода.
Перед ним стоял тюремщик с пустым ведром.
— Очнись, мразь, мы с тобой еще не закончили! — гнусно осклабился он и размахнулся.
Резкий удар под дых выбил воздух из легких. Зигурд судорожно вдохнул, грудь пронзила слепящая боль.
— Получи, хейдеронский выродок!
Кулаки с глухим стуком врезались в голову, в ребра, в живот, кандалы яростно впивались в запястья, вывернутые руки нестерпимо болели. Удар сыпался за ударом, выбивая искры из глаз, отдаваясь гулом в ушах, наполняя рот едким привкусом крови.
— Хватит, а то прикончишь его раньше времени! — наконец лениво бросил второй тюремщик своему приятелю.
— Будь моя воля, живым бы он отсюда не вышел, — процедил тот.
— А он и не выйдет.
Охранник еще пару раз врезал Зигурду по ребрам, затем сплюнул сквозь зубы и отошел. Тело безвольно повисло на цепях.
В коридоре послышались шаги, лязгнула дверь. Зигурд с трудом поднял голову. В камеру вошел дознаватель Синестро и двое стражников, а с ними был узник. Худой, осунувшийся, лысый обтянутый кожей череп.
Майор Бергманн!
Тот в свою очередь узнал Зигурда и свирепо уставился на него, искривив рот в злобном оскале.
— Кернхард! Урод! Падаль! Это ты во всем виноват! Ты предал нас, сучий выродок!..
— Заткнись! — перебил его Синестро. — Ты можешь рассказать что-нибудь внятное? Кто это такой?
— Зигурд Кернхард, — ответил бывший майор. — Сводный брат Шульца.
— Это я и без тебя знаю. Что еще? Он участвовал в заговоре?
— Да! — с ненавистью выплюнул Бергманн. — Они с Шульцем все и спланировали. Он был его правой рукой.
— Это правда? — дознаватель повернулся к Зигурду.
Тот исподлобья посмотрел на него одним глазом. Второй был залит кровью из рассеченной брови.
— Да.
— Кто еще вам помогал?
— Никто.
Синестро чуть заметно кивнул. Один из стражников, подошел к Зигурду и размахнулся.
Кулак врезался в скулу. Голова резко дернулась, в ушах зазвенело, в глазах стало темно.
Следующий удар разбил ему нос, теплая кровь заструилась по губам. Он стиснул зубы, чтобы не взвыть от боли.
Удар в солнечное сплетение вышиб воздух из груди. Зигурд попытался вдохнуть, но не смог, из горла вырвался лишь надсадный хрип.
— Хватит с него, — сказал дознаватель. — Оставь работу для палача!
Он оглянулся на Бергманна.
— Его дружок нам и так все расскажет, верно?
— Да, да, конечно, я все расскажу, — чуть не кланяясь, залебезил тот.
— Хорошо. Уведите его!
Бергманна увели. Синестро повернулся к Зигурду.
— Казнь завтра на рассвете. Ты знаешь, что полагается за государственную измену?
— Нет.
Дознаватель подошел вплотную и схватил его за волосы.
— Так я тебе сейчас все расскажу, — вкрадчиво, почти интимно, зашептал он ему на ухо. — Сперва тебя привяжут к деревянным полозьям и протащат по городским улицам, чтобы все, кто потерял родных в развязанной тобой войне, могли швырнуть в тебя тухлым яйцом.
Синестро наклонился так близко, что даже несмотря на залитый кровью нос, Зигурд чувствовал, как смердит из его рта.
— Затем тебя повесят, — продолжал дознаватель. — Но не до смерти. О нет, не надейся. На завтрашнем празднике ты будешь почетным гостем… Ты немного подергаешься в петле, обоссышься, обосрешься — с повешенными такое случается, а потом тебя снимут еще живым и кастрируют, дабы очистить мир от твоего порченого семени.
Тонкие губы растянулись в садистской ухмылке, заостренные зубы блеснули в полумраке. Ему явно нравилось, то, что он говорил.
— Потом палач вскроет тебе живот и выпустит кишки. Он будет до-олго наматывать их на ворот. Знаешь, какие у человека длинные кишки? Узнаешь… Тебе понравится…
Он сделал паузу, выискивая признаки ужаса в глазах своей жертвы. Зигурд смотрел на него в упор из-под слипшихся от крови ресниц. Не дождавшись никакой реакции, дознаватель продолжил:
— И когда ты сполна насладишься болью, он возьмет щипцы, и вырвет твое сердце. А напоследок тебя разрубят на куски, как свиную тушу, и сожгут на костре. Ну что? Нравится?
Зигурд молчал. В воцарившейся тишине мерно потрескивал факел, где-то с потолка срывались капли воды, хрустальным эхом разбиваясь о пол.
— Но ты можешь облегчить свою участь, — наконец вкрадчиво сказал Синестро. — Назови имена тех, кто участвовал в заговоре, и палач затянет веревку немного по-другому. Так, что когда тебя повесят, шея сломается, и ты умрешь мгновенно. Выбирай. Быстрая смерть или долгая и мучительная.
Зигурд не произнес ни слова.
— Ну, так как? Тебе есть, что сказать?
— Нет.
Дознаватель несколько секунд сверлил его испытующим взглядом.
— Как знаешь.
Он вышел из камеры. Тяжелая решетка с громким лязгом затворилась.
— Слыхал, хейд, — оскалился тюремщик, — завтра ты узнаешь, чем воняют твои потроха.
— Иди на хуй! — огрызнулся Зигурд.
— Что ты сказал, сука?!
Удар!
Темнота.
Ее лицо склонилось над ним. Влажные губки чуть приоткрылись. Нежная ладонь скользнула по щеке. Он утонул в ее бездонных глазах.
Скилик, любимая… Ты — лучшее, что случилось со мной в этой жизни!
***
Зигурд сидел на куче гнилой соломы, привалившись к сырой каменной стене. Тело мучительно ныло, забитый свернувшейся кровью нос пульсировал невыносимой болью. Завтра его казнят. Все, что он делал, было напрасным. Каждый шаг вел его в пропасть.