— Раньше твоя душа не заслуживала твоего тела, — закричал он, — а сейчас все наоборот!
Она вздохнула:
— Успокойся, дорогой…Ты витаешь в облаках…
Но он ее не слушал. Схватил палитру и кисти. Краски уже блестели на почти готовом холсте. Среди игры света и тени Люсьена утверждалась своей молодой улыбкой. Двадцатилетняя Люсьена, розовощекая, веселая, пластичная.
Монстры со стен, похоже, были возмущены вторжением молодой красавицы в их уродливый мир. В полночь слуга затопил камин. Люсьена, онемев от длительного позирования, не могла переменить позу. Ее покорность имела нечто торжественное. Наконец Оскар прекратил работу; спина его не разгибалась, а сердце быстро колотилось.
— На сей раз, — сказал он, — я уловил сходство.
Она стояла за его плечом и любовалась портретом. Вдруг она разрыдалась.
— Что с тобой? — воскликнул он.
— Ты очень жесток, — прошептала Люсьена.
— Почему?
— Посмотри на меня и взгляни на портрет. Ты выбрал время, когда я совсем стала старой и уродливой, а меня нарисовал молодой женщиной, какой я была давным-давно.
— Я изобразил твою душу.
— Она похожа на тело двадцатилетней женщины, и я сожалею об этом.
— Тело, которое ты жалеешь, это не главное!
— А тебе не жаль?
— Нет!
Она сжала свои костлявые пальцы. На лице появилось отчаянное выражение. Вдруг она закричала:
— Я ненавижу ее! Я ненавижу ее!
Рыдая, она упала на диван. Оскар побежал на кухню за стаканом воды. Когда он вернулся, мольберт был пуст. Холст догорал в камине. Выпрямившись, с пристальным взглядом, Люсьена стояла перед огнем. Он зарычал:
— Где холст? Что ты с ним сделала, несчастная?
Она повернулась к нему постаревшим и угрюмым лицом:
— Ты меня не осудишь за это, не правда ли? — сказала она.