— Недавно, — пробормотал я.
— Ну что ж, — еще раз поковырялся в бумагах директор, — писать у нас никому не запрещается, хоть прозу, хоть стихи, статьи можно. Но занялись бы вы лучше диссертацией, вот хотя бы языком Якуба Коласа. Это же какой простор для научной деятельности!
Он помахал пустым рукавом пиджака. У него по локоть не было одной руки, и это бросалось в глаза неподготовленному собеседнику. А где мне было подготавливаться?
— Приеду с совещания и сразу займусь, — хрипло сказал я. — Василий Николаевич мне уже и тему предложил.
Здесь я соврал. Заведующий сектором о теме диссертации со мной еще не говорил. С этим приставал Григорий Николаевич Степун, старший научный сотрудник сектора сравнительного языкознания. Увидев меня в коридоре, он хватал за руку, отводил в угол и говорил: «Саша, не спи в шапку! Жизнь проходит быстрее, чем ты об этом думаешь. Оглянуться не успеешь, как налетит старость. А в старости ни выпить, ни закусить, одни болячки».
Мне до старости было как до неба, и я пропускал его слова мимо ушей.
— Правильно, — сказал директор. — В литературе уже все, что надо, написано. Теперь слово за исследователями.
Он кивнул, отпуская меня. Я выскочил из кабинета, стукнув дверью сильнее, чем надо. Секретарша укоризненно посмотрела мне вслед. Молодежь в нашей стране все-таки была еще не до конца воспитана. Но был шанс исправить этот недостаток, и совещание в Королищевичах проводилось именно с этой целью.
2
— Куда ты едешь? — подняла одну бровь Лида.
— В Королищевичи, — сказал я.
По интересу, с которым она приняла новость, я понял, что говорить об этом не стоило. А если и говорить, то в самый последний момент.
— А что на этих совещаниях делают? — спросила Зина. — Меня туда не возьмут?
— Тебя возьми — ты любое совещание испортишь, — усмехнулась Валентина. — Там обсуждают произведения, а не размер нужного тебе бюстгальтера.
— Санечка, а что ты написал? — повернулась ко мне Зина.
Она была из тех слонов, которые не замечают дробин. Точнее, слонихой. И как раз ей я говорил о своем рассказе несколько месяцев назад, когда искал машинистку.
— В нашем институте писателей еще не было, — сказала Лариса.
— А Микола Лобан? — укоризненно посмотрела на нее Валя.
— Ну, я молодых имею в виду, — смутилась Лариса.
Я взглянул на портрет Якуба Коласа на стене. Каково ему слышать, что в нашем институте нет писателей? Вид у классика был мрачный. Я уже давно заметил, что портрет Коласа живо реагировал на события, происходившие в его кабинете. Он и усмехался, и негодовал, мог шепотом ругнуться. На меня он злился реже, чем на других. Но я все-таки был парень. От разговоров, которые вели между собой девушки, у него, видимо, уши вяли.
Колас на стене улыбнулся. Настроение у него улучшилось.
— Ну, я слушаю, — сказала Лида. Она щелкнула языком.
Я знал, что она щелкает только тогда, когда чем-то недовольна. Сейчас она просто злилась.
— Приеду с совещания, обязательно расскажу, — пообещал я. — Если в живых останусь.
— Что это ты сегодня такой напуганный? — удивилась Зина. — Директор обругал?
— Да нет, — пожал я плечами, — уговаривал, чтобы садился писать диссертацию. Вот ты пишешь?
— Только этого мне не хватает! — махнула рукой Зина. — То дочка заболеет, то мужик запьет. Сами пишите свои диссертации.
— И напишем, — сказала Валя.
— Тебе хорошо, ты местная, — подперла рукой голову Лариса. — А о чем я буду писать, если в России школу заканчивала? Лидка, ты белорусский язык в школе учила?
— Учила, — хмыкнула Лида. — Но на совещания меня не посылают.
Девушки засмеялись.
«А сама, между прочим, внучка белорусского писателя, — подумал я. — Почему внучки не хотят говорить на белорусском?»
— Потому, — сказала Лида. — Ну и о чем твой рассказ? — Она снова щелкнула языком.
— О чем надо, — вздохнул я. — Вчера в магазине «Варну» продавали.
— А давайте выпьем «Варны»! — оживилась Лариса. — Надо ведь как-то настроение поднять.
— Давайте, — поддержала ее Зина. — Не одним мужикам с работы под мухой приходить.
Мы скинулись, и я пошел в магазин за вином. Начальство Института языкознания, слава богу, сидело в старом корпусе академии, двумя этажами выше, и контролировать сотрудников ему было трудно. А наш мемориальный кабинет и вовсе был на выселках, в самом конце длинного коридора на втором этаже. И большинство кабинетов в этом коридоре занимал Институт искусствоведения, этнографии и фольклора. Когда-то я, между прочим, мечтал об этом институте. А теперь прохожу мимо дверей его кабинетов, даже не читая, что на табличках написано.