— Оттуда, — сказал Ластович. — Не пальцем же делан. А девка огонь!
Это были те же слова, что пришли в голову и мне.
Эх, не было бы у меня своей Лиды…
— Одно другому не мешает, — вздохнул Ластович. — Был бы я моложе…
Да, у каждого из нас свои недостатки.
— Начинаем тракт! — послышался из аппаратной голос режиссера Самогуда. — Все по своим местам!
Трактом на телевидении назывался предварительный прогон передачи.
Мы с Ластовичем сели за стол с двумя микрофонами, фольклористки, мгновенно притихнув, пошли на сцену. Шутки кончились.
— Послушай, а ты не хочешь свое народное слово вести живьем? — спросил Тисловец, когда я вернулся в редакцию после записи. — Мы бы на этом много сэкономили.
— Что нужно экономить? — не понял я.
— Студийное время, пленку и еще много чего. Вон поэты — читают стихи живьем, и ничего.
— Их тоже надо бы записывать, — появился в кабинете главного редактора Микола Коваль, ответственный за поэтические передачи. — Как бы чего лишнего не наговорили…
— Так! — стукнул большой ладонью по столу Тисловец. — У тебя никто не спрашивает, записывать поэтов или нет. Мы не о поэтах говорим. У него вон Ластович таких кошелей наплетет — заслушаешься. Это он три бульбинки выдумал?
— Он, — сказал я.
— Вот видишь… Микола, иди в свой кабинет и пиши сценарий. Или что ты там пишешь?
Микола молча вышел.
— У каждого свои тараканы! — пожаловался Тисловец. — Мне шею намыливают, а не вам.
«Такую шею попробуй намыль, — подумал я. — Он сам кому хочешь намылит».
Впрочем, мне нравился процесс намыливания шеи.
— Мне тоже нравится, — кивнул Тисловец. — Слышал такую песню: «Третий бьет в коршень»? Коршень, между прочим, шея.
— Слышал, — сказал я.
— Вот, а они поэтов хотят записывать… Так что там у тебя с Короткевичем?
— Завтра монтаж кинопленки.
— Монтируй, — разрешил главный редактор, — и сразу поставим в программу. Это наше национальное достояние.
Я удивленно посмотрел на него. До сих пор слово «достояние» я от него не слышал.
6
Однако на следующий день Тисловец говорил со мной совсем не про достояние. И не говорил — кричал, стуча кулаком по столу.
— Ты что сказал заместителю председателя?! — уставился он на меня разъяренными глазами.
— Ничего, — пожал я плечами.
Сегодня утром у меня на столе зазвонил телефон, и я взял трубку.
— Кто там? — услышал я громкий голос.
Я еще ни разу не говорил по телефону с заместителем председателя Гостелерадио Чадовым, но сразу догадался, что это он.
— А там кто? — спросил я.
Собеседник на том конце провода выругался и бросил трубку. Мне даже показалось, что моя трубка в руке задымилась.
Через минуту зазвонил телефон в кабинете главного редактора, и Тисловец, сердито глянув на меня, рысцой побежал на Красную улицу. Именно на ней сидело начальство Гостелерадио.
Оттуда он вернулся, мягко говоря, не в настроении.
— Ну, так что ты сказал?!
Рык Тисловца был слышен не только в редакционных комнатах, но, видимо, и в домике Первого съезда РСДРП. А может быть, и на набережной реки Свислочи. Я увидел через окно, что редких прохожих на ней как ветром сдуло.
— Не помню, — сказал я. — Наверно, спросил, кто звонит.
— Пошел вон!
Через час Юзик Кривко завел меня в маленькую комнатку в конце коридора, в которой уборщица держала свои ведра и швабры, и плотно закрыл за собой дверь.
— Валентину Николаевичу объявили выговор, — сказал он. — Из-за тебя!
— При чем здесь он? — снова пожал я плечами. — Выговор надо объявлять мне.
— Да кто ты такой! — тяжело вздохнул Юзик. — Младший редактор. А отвечает за все главный. С начальством надо говорить тактично, и в первую очередь по телефону. Ты где воспитывался? В Новогрудке?
— Сначала в Ганцевичах, позже в Речице и только потом в Новогрудке, — ответил я. — Но там у меня не было начальства. На улице рос.
— В футбол играл?
— В футбол, в чижика, в лапту, — перечислил я. — В Речице рыбу ловил. Однажды язя поймал.
По глазам Юзика я понял, что он мне завидует. Видимо, до сих пор язь ему на крючок не попадался.
— Ну, так что будем делать? — спросил он.
— Монтировать очередную передачу, — сказал я. — Если меня из младших не выгонят, конечно.
— Надо идти в магазин, — укоризненно покивал Юзик. — Знаешь, что брать?
Он достал из кармана штанов мятые рублевки.
— Сколько? — посмотрел я на деньги.
— Две.
«До этого он бегал в магазин, — подумал я. — Теперь, видимо, моя обязанность».
— Ты же младший, — сказал Юзик. — У нас как в армии: бежит тот, кто младше по званию. А на Валентина не обижайся, он тебя защитил.