— А что он такого написал? — сказал мне Миша Рабенков в Королищевичах.
— «Колосья под серпом твоим», — с удивлением посмотрел я на него. — Уже не говоря о «Дикой охоте короля Стаха».
— Вся эта литература далека от жизни, — скривился Михаил. — Ни одного из героев Короткевича в жизни не встретишь. Все выдумки.
— Но и Григорий Мелехов с Аксиньей выдуманы. Как и Татьяна Ларина с Наташей Ростовой.
— Ну, эти хоть на людей похожи. А в Речице и таких нет.
Я в Речице жил и знал, что ни Татьяны, ни Наташи там не было. Как и Болконского вообще-то.
— В Речице родился и вырос Ефим Копелян, — сказал я.
— Кто это?
— Артист.
— Артистов у нас как собак нерезаных, — махнул рукой Михаил. — Я о литературе говорю.
— Из тебя бы получился хороший критик.
— А что, не работал бы в районке и написал бы…
Мне нравилась уверенность Михаила. Однако с его оценкой творчества Короткевича я не был согласен. Интересно, что о нем сказал бы Якуб Колас?
Но во времена Коласа писателей, похожих на Короткевича, не было, как, впрочем, и в любые другие. Надо становиться писателем, ни на кого не похожим.
Вот в этом и была тайна таланта, но все ли ее понимают?
— Далеко не все, — сказал Кирзанов, когда я поделился с ним своим открытием. — Как раз не похожих на других бьют сильнее всего. И особенно у нас.
— Почему?
— Строем в ногу не ходят. Начальство не уважают. Одним словом, пишут что вздумается. А у нас социалистический реализм!
Слава поднял вверх указательный палец, и было непонятно, шутит он или говорит всерьез.
— Большую притягательную силу имеет литература! — вспомнил я его слова.
Мы засмеялись.
— Писать надо ради того, чтобы печататься, — сказал Слава. — А печататься — чтобы приняли в Союз писателей.
— А вступать в Союз надо для того, чтобы дали квартиру, — поддакнул я.
— И это все не шуточки, а самая настоящая реальность, — кивнул Слава. — Жизнь как она есть.
С ним мы нашли общий язык. А вот как будет со всеми остальными, и в том числе с коллегами по литр-драме?
На этот вопрос могло ответить только время.
3
Я позвонил Валере Дубко и рассказал, что еду на совещание творческой молодежи в Гродно.
— А кто там будет? — спросил Валера.
— Творцы, — ответил я. — Писатели, артисты, художники, композиторы…
— Наташка будет?
— Какая Наташка?
Я должен был бы привыкнуть к Валериным Наташкам, но мне не удавалось это ни в студенчестве, ни сейчас.
— Балерина из нашего театра.
Я догадался, что Валера на том конце провода усмехнулся. Мало кто замечал его усмешку в усы, но я ее хорошо знал.
— Может, и будет, — сказал я. — Если она того заслуживает.
— Сразу видно, что ты не ходишь в театр, — вздохнул Валера. — У нее рост сто семьдесят два сантиметра!
— У твоей Наташки не меньше, — тоже усмехнулся я. — Да и у Калмыковой…
В моей жизни многое было завязано на Наташках. Взять хотя бы Калмыкову, которая нравилась мне во время учебы в университете. Но Калмыкова уже далеко, не исключено, что вышла замуж и воспитывает детей.
— Вышла, — сказал Валера, — но ребенка еще нет.
Он легко угадывал ход моих мыслей.
— Что касается балерины, то она такая одна, — продолжал Валера. — С партнерами трудно: чтобы ее поднять над головой, нужен сильный и высокий, а среди балерунов таких мало.
— Простаивает?
— На бенефисные спектакли партнера вызывают из Новосибирска, во всем Союзе он один, кто может ее поднять. Фамилия Комлюков.
— А у Наташки какая?
— Костромина.
«Тоже на букву “к”, — подумал я. — Надо будет познакомиться».
— Обязательно познакомься, — согласился Валера. — Привет от меня передай.
— Снимал?
— Конечно, — снова вздохнул Валера. — На ее антраша знатоки специально приходят. Таких ног ни у кого нет.
— Длинных?
— И длинных, и… Но это надо самому увидеть. Как-нибудь я тебе покажу фотографию. В космос летит, а не прыгает!
Я знал, что Валера увлекается всем необычным. Но это можно понять: чтобы выиграть какой-нибудь международный конкурс, требуется нечто исключительное. Кстати, жена Валеры скорее обычная, чем исключительная. За это она всем и нравится, в том числе мне. Как ему удается сочетать обычное с исключительным?
— Талант, — сказал на том конце провода Валера. — Слышал такое слово?