В двери показался Сухно, держащий за руку девушку.
— Это Светка, о которой я тебе говорил, — представил он свою спутницу. — А это писатель Шура, мы вместе учились.
— Настоящий писатель? — удивилась Светка. — Они же все старые.
— Шура талант, — сказал Михаил. — Пока работает на телевидении, но лет через десять станет секретарем. Ты за это время разведешься с очередным мужем, и вы поженитесь.
— У меня еще нет мужа! — засмеялась Светлана.
— Будет, — успокоил ее Михаил. — Артистки, тем более красивые, в девках не засиживаются. Я думал, вы с Виктором расписаны.
— Это пройденный этап, — слегка покраснела Светка. — Ты сам почему не женат?
«А она не все про Мишу знает, — подумал я. — Он умышленно не говорит ей про Веру?»
— Так сложилось, — сказал Михаил. — А с тобой мы просто друзья. Пока что тебе нравятся одни Аллены Делоны, а вот через десять лет…
— Ничего ты обо мне не знаешь, — высвободила свою руку из его Светлана. — Мне нравятся высокие брюнеты.
Я не был ни тем ни другим, и мне стало чуть легче.
— А о чем пишет наш писатель? — спросила артистка.
— О таких, как ты, — пожал плечами Михаил. — О чем ему еще писать?
— И правда, — улыбнулся я.
— Обо мне не напечатают, — вздохнула Светлана. — И не заплатят гонорар. А это для писателей главное.
— Не для всех, — сказал я.
— У Шуры люты больш браўся завеямі, — засмеялся Миша.
Словами «февраль был богат метелями» начинался один из моих рассказов, и друзья частенько дразнили ими меня. Я не обижался.
— Мой февраль тоже богат метелями, — подошла ко мне вплотную Светлана.
Она говорила серьезно, и мне стало не по себе. С февралем вообще шутить нельзя, тем более в этом рассказе я написал про смерть своего деда Александра.
— Хорошо, что сейчас сентябрь, — сказал Михаил. — Говорят, нас поселят в пансионате на берегу Немана. Знаешь эту реку?
— Знаю, — сказал я.
В Белоруссии моей любимой рекой был Днепр, на котором я жил в Речице. Но и Неман был не на последнем месте. От Новогрудка до Любчи, стоявшей на Немане, двадцать километров, и мы с Саней Сварцевичем ездили туда ловить рыбу. Течение в реке намного быстрее, чем в Днепре, оттого и рыба ловилась хуже. Во всяком случае, я винил в этом именно течение.
К тому же Неман был «домовой» рекой самого Адама Мицкевича.
— Комсомольцы рыбу ловят? — посмотрел я на Михаила.
— Они даже водку не пьют, — скривился тот.
— Я пойду с вами ловить, — взяла меня за руку Светлана.
Рука у нее была теплая и сухая. По своему спортивному прошлому я знал, что это хорошая примета. Борцы, у которых во время приветствия были теплые и сухие руки, выигрывали значительно чаще, чем те, у кого они были холодные и влажные.
— У вас тоже хорошая рука, — улыбнулась Светлана. — Видимо, вы никогда не волнуетесь.
— Нет, не волнуется, — сказал Михаил. — Писателю в наше время не о чем волноваться. Да и запрещено. Как этот ваш метод называется?
— Социалистический реализм, — ответил я.
5
В Белоруссии, тем более Западной, в сентябре обычно стоит хорошая погода. Наш сентябрь исключением не был.
Светило солнце, струилась под его неяркими лучами вода, плескалась под ногой мелкая волна.
— Я уже устала пить! — пожаловалась Светлана. — В какую комнату ни войдешь — пьют! Где они берут эту водку? В нашем буфете ее нет.
— С собой привезли, — пожал я плечами. — Или в Гродно ездят. На автобусе отсюда до города двадцать минут.
— Ты уже ездил?
— Нет.
За несколько дней семинара мы со Светланой перешли на «ты», хотя встречались только урывками. Но это и не странно, дни здесь полностью заняты.
Не успел я разместиться в своей комнате, как в нее без стука вошел Сухно:
— Ты один?
— Пока что один.
— Возьми бутылку и спрячь так, чтобы никто не нашел.
Он достал из сумки бутылку водки.
— Зачем?
— В последний день семинаристы все выпьют, и за бутылку можно будет не только душу продать, но и девственность. Спрячь так, чтобы даже я не нашел. И отдашь мне в последнюю ночь, не раньше.
Я спрятал бутылку в бачок для слива воды над унитазом. Михаил несколько раз приходил ко мне за бутылкой, однако я ни разу не дрогнул.
— И правильно делаешь, — говорил мне на следующий день Миша. — Еще рано. В последнюю ночь отдашь.