3
Я зашел в новый дом Союза писателей. Как мне казалось, это было одно из самых шикарных зданий Минска. На втором этаже в нем сидели председатель и секретари Союза писателей, на третьем — консультанты и сотрудники вспомогательных служб. Но самым желанным для молодых писателей был первый этаж, где располагался бар.
И я сразу направился туда.
За одним из столов я увидел Мишу Сухно и Столярова, с которым познакомился на совещании в Королищевичах. Было это, правда, довольно давно. Он меня помнит?
— Помню, — кивнул Столяров. — Директор Бюро пропаганды литературы должен всех помнить, даже молодых. Ты еще от нас не выступал?
— Нет, — сказал я.
— Зайди на следующей неделе ко мне, поговорим.
— А его вахтер не пропустит! — засмеялся Михаил. — Он еще не член Союза.
Он уже был под мухой, а в этом состоянии Миша ни для кого не находил доброго слова. Ну, может, за исключением Столярова. Выступления по линии Бюро пропаганды, как я знал, хорошо оплачивались.
— Пропустят, — сказал Столяров. — У нас вахтеры грамотные люди.
— Отставники, — согласился Миша. — Выпьешь?
Я встал и заказал в баре три рюмки водки, бутерброды с колбасой и три кофе.
— Вот это правильно! — похвалил меня Столяров. — У наших писателей один недостаток — пьют и не закусывают.
— Я тоже не закусываю, — сказал Миша, — но мне можно. Я художник.
— Хороший художник, — поднял рюмку Столяров, — но это не дает тебе права оскорблять старших.
— Я не оскорбляю.
— Тогда закусывай!
Мы выпили и закусили. Сухно запил водку кофе.
— Уезжаю на историческую родину, — посмотрел на меня Столяров. — Я уже Мише сказал.
— Так вы же Столяров, — сказал я. — При чем здесь Израиль?
— А ты послушай, как я стал Столяровым.
И он поведал нам свое семейное предание.
Дед Столярова был выкрест, то есть еврей, принявший Православие. Началась Первая мировая война, и его забрали в армию. «Фамилия?» — спросил писарь из призывной комиссии. «Хаим Лейба Модель», — назвал дед имена своих предков. «Профессия?» — снова спросил писарь. «Столяр». «Столяров», — записал в свидетельстве писарь.
Мы засмеялись.
— Можно ехать на историческую родину, — сказал Сухно, отсмеявшись. — Там примут.
— Писари всюду одинаковы, — сказал я. — Вы ведь воевали?
— Воевал.
— Ветерана всюду примут. Это самые заслуженные люди на земле.
Столяров поднялся и принес еще три рюмки с бутербродами.
— Обязательно приходи на следующей неделе в бюро, — сказал он мне. — Тебя Чигринов выделяет среди молодых.
Это было приятно слышать.
— А меня никто не выделяет, — посмотрел на меня из-под очков Сухно. — Я сам выделился. И рисую тех, кого захочу.
— У тебя редкая профессия, — сказал Столяров. — Шаржистов всегда было мало, даже в Москве.
— В Москве есть несколько, — согласился Сухно, — но я лучше.
— Кто тебе сказал?
Мы со Столяровым переглянулись.
— А это видно, — пожал плечами Сухно. — Рисуй не рисуй, а мои шаржи лучшие. Я, может, один во всем мире.
Я еще студентом знал, что Сухно скромность не присуща. Догадывается ли об этом Столяров?
— У талантов скромности не бывает, — махнул рукой Столяров. — Тебе только пить надо меньше.
— А я брошу, — сказал Михаил. — Еще полгода попью — и брошу. Организм не позволяет.
Это были первые трезвые слова, которые я услышал от Миши. Может, и правда бросит?
— Я уеду в Израиль, а Миша бросит пить, — кивнул Столяров. — Может, не через полгода, но через год обязательно. Попомни мое слово.
Я через плечо посмотрел на бармена. Здесь, в Доме литераторов, спиртное в баре стоило столько же, сколько в магазине. Поговаривали, что этой поблажки для писателей добился Шамякин, который, кроме должности первого секретаря Союза писателей, занимал пост председателя Верховного Совета республики. И если тебе повезло попасть в этот бар, не спи, как говорил языковед Степун, в шапку.
— Иди, — сказал Михаил. — За это я нарисую на тебя шарж. Тем более с твоим носом это легко сделать. У тебя он больше, чем у Столярова.
Столяров хмыкнул.
Я поднялся и пошел к стойке. Чего только не выдержишь, чтобы тебя нарисовали. Правда, известных писателей Сухно при этом не оскорбляет, одних молодых. А если они еще и друзья…
К столу я вернулся с тремя рюмками и двумя бутербродами.
— А на меня, значит, пожалел денег? — посмотрел на тарелку с бутербродами Миша.