— Ты все равно не закусываешь, — сказал я.
— А сейчас закусил бы. Ну, тем больше ты будешь похож на себя на рисунке. Но это не мой выбор.
— Хлопцы, не ссорьтесь, — положил нам руки на плечи Столяров. — Вы даже не подозреваете, как я вам завидую. Там у меня таких друзей не будет.
В баре несколько раз подряд включили и выключили свет. Надо было расходиться по домам.
4
— Позвони Юзику и спроси, почему он не на работе, — велел мне Тисловец. — Сценарий надо сдавать, а его нет.
Я сел за стол и набрал номер. Трубку поднял Сережа, сын Юзика. Недавно я его видел в редакции.
— Сколько тебе лет? — спросил я мальчика.
— Даст Бог, в воскресенье шесть будет, — ответил он.
Воскресенье было вчера. А неделей ранее Сережа приехал из деревни от бабки.
— Где папа? — спросил я.
— Бацька з дзядзькам сядзяць на кухні, п’юць гарэлку і закусваюць селядцом! — ответил Сережа.
В переводе на русский язык: «Папа с дядей сидят на кухне, пьют водку и закусывают селедкой».
«Прекрасный белорусский язык, — подумал я. — Но он недавно приехал из деревни, еще не отвык».
— Ну? — послышалось из кабинета главного редактора.
— Заболел, — ответил я и положил трубку. — Через пару дней выйдет и сдаст сценарий.
— Чем это он заболел? — вышел из своего кабинета Тисловец. — Чтобы Юзик заболел, нужна эпидемия. Да и та не возьмет. Ничего не передавал?
— Нет, я говорил с сыном.
Валентин Николаевич с подозрительностью посмотрел на меня, вздохнул и вернулся в свой кабинет.
«А он хорошо знает подчиненных, — подумал я. — Обо мне тоже догадывается?»
— О тебе пока что нечего знать, — услышал я, — но через год-полтора… Сухно шарж на тебя еще не рисовал?
— Нет, — сказал я.
Мы прекрасно слышали друг друга из своих кабинетов. Людей в редакции сейчас было немного.
— Талантливый, гад… — сказал редактор после паузы. — Жена с утра до вечера смеется.
— А вы порвите газету с шаржем.
— Я порвал, но она пошла в киоск и скупила все экземпляры. Еще и соседям показала.
«Вот, а ты жениться хочешь, — посмотрел я на портрет Якуба Коласа на стене. — А, дядька Якуб?»
«Женитесь, паничи, да знайте скутка, — усмехнулся классик, — три дня веселья, целый век смутка».
«Скутак» по-белорусски — результат, «веселье» — свадьба, а «смутак» — печаль.
Да, классики плохого не посоветуют. Что бы мы без них делали?
«Пиши, хлопец, — посерьезнел дядька Якуб. — Может, повезет, и тебя станут читать. Но что будет с народом, и там не знают». Классик кивнул вверх.
«Что-то у него сегодня настроение пессимистичное», — подумал я.
«Глядя на вас, хочется слезть со стены и в урну, — вздохнул дядька Якуб. — Ну что за стихи вы читаете с экрана людям?»
Я хотел было сказать, что к стихам не имею отношения, но только покачал головой. Какая классику разница, кто и к чему имеет отношение?
«А портрет пусть твой друг нарисует, — строго посмотрел на меня дядька Якуб. — Что-то же должно от нас остаться».
— С кем ты тут говоришь? — показался в двери Тисловец.
— Ни с кем, — ответил я.
— Я все слышу, — посмотрел по сторонам главный редактор. — За окном кто-то?
Наша редакция находилась на первом этаже, и иной раз мы переговаривались друг с другом через окно.
Но на улице было пусто.
— Черт знает что в редакции происходит! — махнул рукой Тисловец. — Нет, я разберусь, чем они там болеют. Где Микола с Романом?
Я пожал плечами.
— Микола в студии, на записи, Роман в издательстве штаны просиживает, — вспомнил Валентин Николаевич. — Нет, у нас у всех книжки выходят, но чтобы днями снимать с редактором вопросы… У тебя книжка в издательстве идет?
— Идет, — ответил я.
— Вот видишь. Рассказы?
— Повесть «Городок» и десяток рассказов.
— Повесть про детство?
— Конечно, — сказал я.
— Мне тоже надо было бы про детство написать, но я сразу начал с заводской темы. Кому-то ведь надо и об этом…
Я сочувственно покивал.
— А ты что, с этим Сухно вместе учился?
— Он шел двумя курсами ниже.
— Рисовал уже студентом?
— Да.
— И что, никто из вас не дал ему по морде за паскудные рисунки?
— Мы хлопцы смирные.
— Смирные!
От возмущения у Валентина Николаевича поднялись торчком волосы вокруг лысины и растопырились руки. Сейчас он как две капли воды был похож на себя на шарже Сухно.
— Я тоже спокойный человек, — сказал Тисловец, остывая, — но если бы выпил полстакана…
Я знал, что нашему главному полстакана как слону дробинка, но промолчал. Если человека допечь, он и от дробинки ошалеет. Правда, на Михаила у меня не поднялась бы рука и от литра водки.