— Потому что у тебя за плечами еще ничего нет, — объяснил Валентин Николаевич. — А написал бы, как я, пять книг про рабочего человека и занял бы должность — и ты не выдержал бы. Творческого человека обидеть легко. А ты вот боксера какого-нибудь нарисуй!
Боксеров Михаил еще не рисовал, разве что балерин. Надо посоветовать…
— Не такой он дурак, как кажется, — хмыкнул Тисловец. — Художников, и тех редко рисует. Пользуется, что писатели люди не мстительные. Рыдакторы, одним словом.
Вчера ассистентка режиссера Лена Павловская принесла ему на подпись микрофонную папку, на которой значилось: «Режиссер — Павловская, рыдактор — Кожедуб».
Главный сразу же вызвал меня и Павловскую к себе.
— Рыдактор — от слова «рыдать»? — спросил он, показывая папку.
— А что, по-белорусски разве не так? — округлила глаза Лена.
Они у нее и без того были большие.
— Прежде чем нести папку на подпись главному, — с укоризной посмотрел я на ассистентку, — надо показать ее старшим товарищам.
Я на год или два был ее старше.
— Подумаешь! — фыркнула Павловская.
— Вон отсюда! — схватился за телефонную трубку Тисловец. — Начальству надо звонить!
Он не любил, когда молодежь при нем ссорилась. Но сегодняшний разговор показал, что еще больше он не любил шаржи, какие молодые художники рисовали на маститых писателей.
5
Моя рукопись книги под названием «Городок» вышла в издательстве на финишную прямую.
— Пойдет в серии «Первая книга прозаика», — сказал Жарук. — Зато в очереди стоять не будешь.
— В какой очереди? — не понял я.
— Издательской, — усмехнулся он. — В нашей стране без очереди нельзя. За водкой, и той нужно стоять.
— Ну, водку мы покупаем без очереди, — тоже усмехнулся я. — Другое дело — джинсы.
Мы посмотрели друг на друга. Я был в джинсах, Жарук — в обычных штанах.
— У нас такая униформа — джинсы и кожаный пиджак, — объяснил я. — Без них на работу не пустят.
— За пиджаком в Польшу ездил?
— Из Венгрии привезли.
— Пока не научимся изготовлять свои шмотки, так и будем стоять в очереди, — покивал Жарук. — В «Маладосць» рассказ отнес?
— Отнес.
— А в «Полымя»?
— Нет.
— Почему?
— Для «Полымя» я чересчур молод.
— Неси. Пусть привыкают. Напечататься там, конечно, непросто, но не боги горшки обжигают. Да и твой друг там работает.
Слава Кирзанов, кстати, недавно спрашивал, почему я не даю им свои рассказы.
— Без очереди прочитаю, — сказал он.
Но я понимал, что не с любыми рассказами можно лезть в «Полымя». Этот журнал для классиков.
— Знаешь, как там называют рукописи обычных авторов? — посмотрел на меня, прищурив один глаз, Жарук.
— Нет.
— Мало высокохудожественные произведения.
Мы засмеялись.
— Но нести все равно надо, — сделался серьезным Жарук. — У нас говорят: носил волк, понесут и волка.
«О чем это он?» — подумал я.
— С годами узнаешь. Я, кстати, заместителем главного в «Маладосць» перехожу.
«Это хорошо», — мелькнуло в голове.
— А ты и так по всем параметрам автор «Маладосці». Но надо и в «Полымя» пробиваться.
— Лезть во все дыры?
— Ну, может, не во все, но в журналы надо. Да и свое служебное положение использовать. Творческие портреты на телевидении делаешь?
— Это моя работа.
— Для тебя работа, а для юбиляров — событие. Писатели уважают себя, любимых. А тут ты с портретом. Телевидение сейчас ого, сильнее газет с журналами. Так что не спи, брат, в шапку.
«А они со Степуном как родные братья, — подумал я. — Не из одной ли местности?»
— Все мы белорусы, — вздохнул Жарук. — А есть еще и Москва, столица всех столиц. Самые большие деньги там.
Кто о чем, а вшивый о бане. Хотя лично я начинал именно с «Юности». Напечатаюсь ли когда-нибудь в ней?
— Напечатаешься, если поставишь перед собой такую цель. Что до меня, то я мечтаю о «Новом мире». Читаешь этот журнал?
— Читаю, — сказал я. — Аксёнов, Владимов, Нагибин, Трифонов… Белорусы там печатаются редко.
— И я о том же. Даже Короткевич на его страницы не может пробиться. А он в Москве учился.
— На Высших литературных курсах?
— И на сценарных тоже. Роман об этом написал, но пока лежит в ящике стола.
«Откуда он знает про стол?» — подумал я.
— Оттуда, — хмыкнул Жарук. — Люди о нас знают больше, чем мы сами. Жениться не собираешься?
— Нет, — сказал я.
Отчего-то любой разговор в последнее время заканчивался как раз вопросом о женитьбе. Почему?