Сфумато берёг непрочный портрет внутри себя и ждал.
Тридцать секунд.
Десять.
Туча Критиков взорвалась, тормозя. В миллионофакельной вспышке антивещества они дружно свернули. Тёмное ядро Карнавала, — ему отвернуть было труднее, — прошло рядом с Листом, и колечко Дайсона заволновалось в приливных силах. Но ядро миновало Лист — и тоже развернулось к Сфумато.
Ливнем голодных звёзд Критики захлестнули все датчики Сфумато. Когти из умной материи лезли всюду, тычась, разрывая, измеряя, упиваясь квантовой новизной портрета Салаи.
Хороший конец, — пропели «я» Сфумато, — как будто стирают мандалу.
И какое-то время других мыслеблоков не поступало.
Салаи ждал на краю Листа, в стране вечного сумрака, где можно было себя убедить, что колечко Дайсона — планета с горизонтом, где из-за кромки выглядывало красноватое Солнце.
Кометы всё падали, беззвучно расцветая в солнечном свете розовато-белым по тёмно-серому. Они вновь играли мелодию: Салаи, как умел, закончил её за Сфумато.
Салаи облекло зелёное пламя. Клочок живого солнечного ветра, магнитоформа. А в ней кружилось облако кристаллов памяти, маневрирующих крохотными ионными двигателями.
Мне нравится музыка, — сказал Сфумато.
Мне понравился портрет, — сказал Салаи. — Жаль, что они его загубили.
Не загубили, — возразил Сфумато. — Завершили.
Он распахнул свою мыслецепочку.
Под песню падающих комет, песню, где пелось уже не о разбитых надеждах, два мински слились, две цепочки прервались.
Новая началась блоком радости, флотом «я», летящим над теневой стороной Листа к джокондовской улыбке Солнца.