Линн Соммерс оказалась удачным плодом смешения рас. Малышку должны были назвать Лин-Чьен, но родители решили, что будет лучше, если дети станут носить английские имена, отчего и дали тем фамилию матери, Соммерс, таким способом облегчив их жизнь в Соединённых Штатах, где с китайцами обращались как со скотом. Старшего нарекли Эбанисером, в честь старого друга отца, но в обиходе говорили ему Лаки – счастливчик – потому что это был самый удачливый мальчик, которого когда-либо видели в Чайна-тауне. Младшей дочери, родившейся шестью годами позже, дали имя Лин в честь первой жены отца, похороненной в Гонконге много лет назад, но при написании решили использовать английскую орфографию. Первая супруга Тао Чьена, завещавшая малышке своё имя, была хлипким созданием с перебинтованными миниатюрными ногами, обожаемая своим мужем и промотавшая практически всё состояние, будучи в очень и очень молодом возрасте. Элиза Соммерс научилась сосуществовать вместе с настойчивым воспоминанием о Лин и почти что считала покойную кем-то бóльшим нежели член семьи, кем-то вроде невидимого заступника, заботящегося о благополучии дома. Двадцать лет назад, когда женщина обнаружила, что опять беременна, то стала умолять Лин о помощи благополучно вынести беременность до самого конца. Она уже успела пострадать от стольких потерь плода, ввиду чего не питала особых надежд на то, что её истощённая женская природа задержит в себе живое создание вплоть до естественного от него разрешения. Так это объяснял Тао Чьен, который при каждом удобном случае старался услужить своей жене, тратя получаемые от работы в качестве чжун и средства и вдобавок возя любимую к лучшим во всей Калифорнии специалистам по западной медицине.
- На этот раз непременно родится здоровая девочка, - уверила его Элиза.
- Откуда ты знаешь? – спросил её муж.
- Потому что я попросила об этом у Лин.
Элиза неизменно верила, что первая супруга поддерживала её во время беременности, придавала сил в момент появления дочери на свет, а затем, точно фея, ещё и склонялась над колыбелькой, чтобы передать ребёнку дар красоты. «Назову её Лин», - объявила измотанная мать, когда, в конце-то концов, получила на руки свою дочь. Тут Тао Чьен всерьёз перепугался: отнюдь не хорошей казалась ему мысль давать малышке имя женщины, умершей в столь молодом возрасте. В итоге родители решили несколько изменить правописание, чтобы впредь не искушать постигшее покойную невезение. «Имя произносится одинаково, вот единственное, что сейчас имеет значение», - поставила точку в этом деле Элиза.
От своей матери Линн Соммерс унаследовала смешанную – английскую и чилийскую – кровь, а от отца взяла гены благородных китайцев севера. Дед Тао Чьена, скромный знахарь, завещал своим потомкам-мужчинам все имеющиеся знания о лекарственных растениях и волшебные заклинания против различных телесных и духовных болезней. Тао Чьен, единственный в своём знаменитом роде, обогатил отцовское наследие, пройдя обучение в Кантоне в качестве чжун и рядом с неким мудрецом. Ведя, в основном, познавательный образ жизни, юноша не только постиг китайскую традиционную медицину, но и охватил всё то, что попалось под руку относительно медицинской науки Запада. Таким способом молодой человек создал себе прочный авторитет во всём Сан-Франциско, с ним советовались американские доктора, и прибегала за помощью состоящая из всяких рас клиентура. Тем не менее, доктору не разрешали работать в больницах, поэтому поле его деятельности ограничивалось китайским кварталом, где со временем приобрёл себе большой дом, первый этаж которого занимала клиника, а на втором он непосредственно жил. Репутация молодого человека защищала его самого: никто не вмешивался в деятельность доктора, затрагивающую китайских куртизанок, как называли в Чайна-тауне трогательных рабынь сексуальной торговли, сплошных малолеток. Тао Чьен взвалил на себя задание вызволить из борделей как можно больше девушек, насколько это, конечно, реально получалось. Однорукие – банды, которые контролировали, следили и продавали защищённое положение гражданам китайского общества – знали, что мужчина покупал хрупких проституток, чтобы таким способом предоставить тем новую возможность подальше от Калифорнии. Пару раз ему всё же угрожали, хотя решительных мер так и не приняли, потому что рано или поздно любому члену банды могли понадобиться услуги знаменитого чжун и. А пока Тао Чьена не очень-то принимали американские власти, кое-как мирясь со сложившейся ситуацией, в которой не было особого урона огромным прибылям от различного рода бизнеса, молодой человек, терпеливо трудясь, точно муравей, действовал без паники, спасая одну за другой молоденьких девушек. Единственным человеком, кто обращался с Тао Чьеном, точно последний представлял собой некую опасность для общества, была А Той, самая успешная сводница во всём Сан-Франциско и к тому же хозяйка нескольких, отдающих предпочтение азиатским девочкам-подросткам, салонов. За год ей в одиночку удавалось ввозить в страну целое множество молоденьких созданий прямо перед бесстрастным взором американских чиновников, предварительно должным образом подкупленных. А Той ненавидела Тао Чьена и, как сама то уже говорила неоднократно, предпочла бы умереть, чем ещё раз обратиться к нему за консультацией. Прибегла же к помощи доктора женщина всего лишь раз, когда серьёзно мучилась, казалось, уже было победившим её кашлем. И при той возможности, без необходимости облекать произошедшее между ними в слова, двое поняли, что отныне и навсегда станут друг для друга смертными врагами. Каждая вызволенная Тао Чьеном китайская куртизанка становилась очередной, вонзённой под ногти А Той, колючкой, пусть девушка и не принадлежала ей лично. Для этой женщины, равно как и для доктора подобная ситуация была вопросом принципа.
Тао Чьен вставал до рассвета и выходил в сад, где выполнял свои военные упражнения, тем самым поддерживая нужную форму тела, ясность и живость ума. Вслед за этим тотчас медитировал в течение получаса, и только по окончании зажигал огонь, чтобы поставить чайник. Нежно будил Элизу поцелуем и чашкой зелёного чая, которая тот, находясь ещё в кровати, медленно прихлёбывала. И этот момент оба считали для себя священным: чашка чая, что выпивали вместе, отмечала собой ночь, когда двое сливались в тесном объятье. То, что происходило между ними за закрытой дверью комнаты, вознаграждало потраченные днём усилия. Любовь этой пары началась когда-то с нежной дружбы, постепенно сотканной тончайшим образом среди различных, вызываемых препятствиями, козней. Поначалу те состояли в насущной необходимости понимать друг друга по-английски и поверхностно скакать сквозь предрассудки, порождавшиеся расами и культурами, а затем затрагивали и разницу в возрасте. Они жили и работали вместе под общей крышей более трёх лет перед тем, как осмелиться перейти невидимую, разделявшую пару, границу. И неизбежно получилось так, что Элиза множество раз ходила кругами в нескончаемом путешествии, гонясь за гипотетическим возлюбленным. Он то и дело ускользал, точно тень, сквозь её пальцы и оставлял по обочинам дороги своё прошлое и свою наивность. А ещё побуждал противостоять и саму девушку навязчивым идеям, когда, ошеломлённая, та стояла перед снесённой с плеч головой и будучи умерщвлённой гвалтом, устроенном по поводу поимки легендарного бандита по имени Хоакин Мурьета. Всё зрелище и произошло ради осознания того, что и впредь находиться рядом с Тао Чьеном было её судьбой. Чжун и, напротив, уже давно об этом знал и ждал её с молчаливой настойчивостью, свойственной любви зрелого человека.
В ту ночь, когда, наконец, Элиза осмелилась пройти восьмиметровый коридор, отделяющий её комнату от комнаты Тао Чьена, их жизни изменились целиком и полностью, словно на корень общего прошлого этой пары обрушился удар топора. Начиная с этой памятной страстной ночи никогда больше не было ни малейшей возможности, ни искушения повернуть назад, взамен чего перед ними стоял лишь вызов, побуждающий создать собственное пространство в мире, где о смешении рас не было бы и речи. Элиза пришла разутая, в ночной сорочке, всматриваясь во мрак. Подойдя, толкнула дверь комнаты Тао Чьена, уверенная в том, что последняя не заперта, потому как в душе догадывалась, что он желал её столь сильно, как и она его, хотя, несмотря на подобную определённую мысль, всё же несколько испугалась, осознав безвозвратное предназначение собственного решения. Молодая девушка сильно сомневалась перед тем, как сделать данный шаг, потому что чжун и являлся и её покровителем, и отцом, и братом, и лучшим другом, даже можно сказать, что и единственной семьёй на всё ещё чужой земле. Она боялась навсегда потерять этого человека, осознав себя его любовницей, хотя сама стояла уже у порога, и мучительное беспокойство прикоснуться к любимому было куда сильнее царящих в голове различных хитросплетений. Так, вошла в комнату и при свете стоявшей на столе свечи увидела его сидящим на кровати со скрещенными ногами, одетым в тунику и белые хлопковые брюки в ожидании своей любимой. И всё же Элизе не удалось спросить, сколько ночей провёл он таким способом, внимательный к шуму её шагов в коридоре, потому что сама была несколько ошеломлена собственной смелостью, в то же время дрожа от застенчивости и, казалось, преждевременной развязки, которая вот-вот должна произойти. Тао Чьен не дал ей время вернуться назад. Напротив, сам вышел девушке навстречу и раскинул руки. Меж тем она вслепую продвигалась вперёд, пока не почувствовала грудь дорогого человека, куда и уткнулась лицом, вдыхая такой знакомый аромат солёной морской воды, исходящий от любимого мужчины. И пришлось даже схватиться двумя руками за его тунику, потому что собственные колени так и сгибались, в то время как с губ неудержимо слетали нелепые объяснения, смешиваясь со словами любви на китайском языке, что, не переставая, шептал он. Элиза чувствовала руки, поднимающие ту от пола и затем нежно укладывающие на кровать, ощущала тёплое дыхание на своей шее и умело поддерживающие ласковые кисти рук. И в этот момент девушкой полностью завладело какое-то неудержимое беспокойство, что вызвало у неё, раскаявшейся и напуганной одновременно, неподдельную дрожь.