С тех пор как умерла его супруга в Гонконге, Тао Чьен время от времени урывками утешался в объятиях женщин за свои деньги. Любя, молодой человек не занимался любовью вот уже более шести лет, и всё же никогда не допускал того, чтобы какая-то спешка ставила его на дыбы. Столько раз в своей жизни юноша мысленно внимательно исследовал тело Элизы, и настолько оно было знакомо, что создавалось впечатление, будто он, сверяясь с картой, вновь рассматривает её нежные ложбинки и небольшие холмики. Она же твёрдо верила, что познает любовь в объятиях своего первого возлюбленного, однако ж, близость с Тао Чьеном открыла девушке глаза на степень её невежества. Страсть, которая сводила её с ума в шестнадцать лет, и тогда же побудила пересечь полмира и даже несколько раз рисковать своей жизнью, была всего лишь миражом, казавшимся ныне абсолютно нелепым. Тогда её ослепила сама любовь, и было довольно лишь нескольких крох, что получала от человека, более заинтересованного в том, чтобы уйти, нежели остаться. Девушка искала его целых четыре года, убеждённая в том, что молодой идеалист, с которым когда-то познакомилась в Чили, в Калифорнии постепенно превратился в поистине фантастического бандита по имени Хоакин Мурьета. И всё это время Тао Чьен ждал свою возлюбленную с присущим лишь ему состоянием умиротворённости и уверенности, что рано или поздно девушка пересечёт ныне разделяющий их порог. Молодому человеку выпала возможность сопровождать её, когда в городе выставляли на всеобщее обозрение голову Хоакина Мурьета, чтобы таким способом развлечь американцев и напомнить латиноамериканцам о нависшей на них каре. Ему казалось, что Элиза не будет против взглянуть на отвратительный трофей, хотя девушка так и стояла столбом перед склянкой, где покоился предполагаемый преступник, и смотрела на неё совершенно бесстрастно, словно речь шла о маринованном кочане капусты. И пребывала в таком положении до тех пор, пока хорошенько не убедилась, что теперь перед нею далеко не тот человек, за кем гналась не один год. По правде говоря, эта схожесть уже не имела никакого значения, потому что в долгом путешествии, стремясь наконец-то обрести романтические отношения, несуществующие и невозможные сами по себе, Элиза, в конечном итоге, получила нечто ценное и, кстати, не менее ценное, нежели любовь: свободу. «Вот теперь я, наконец-то, свободна», - это всё, что могла сказать девушка, стоя перед головой. Тао Чьен понял, что теперь она физически и мысленно освободилась от бывшего возлюбленного. Это было равноценно тому, как если бы она жила или умерла, ища золото в складчатых склонах гор Сьерра Невада; в любом случае, никаких поисков больше не было, и если бы однажды этот человек объявился, ей бы удалось увидеть того без всяких прикрас. Тао Чьен взял девушку за руку, и они ушли с той злополучной выставки. Уже снаружи оба подышали свежим воздухом и отправились прочь с миром в душе, отныне намереваясь начать совершенно иной этап их совместной жизни.
Ночь, когда Элиза вошла в комнату Тао Чьена, очень отличалась от её тайных и поспешных объятий со своим первым возлюбленным в Чили. Именно тогда для обоих открылись кое-какие из многочисленных возможностей взаимного удовольствия, и удалось познать всю глубину той любви. Любви, что и должна была стать главной и единственной в их дальнейшей совместной жизни. Будучи совершенно спокойным, Тао Чьен осторожно освободил девушку от невидимо окутывающих её, точно накидка, накопленных страхов и ненужных воспоминаний. А затем плавно перешёл к ласкам своей любимой с неутомимой настойчивостью, пока та не перестала дрожать и, наконец-то, не открыла глаза, пока окончательно не расслабилась, чувствуя тактичные движения умелых пальцев, пока не ощутила в себе некоторые колыхание, открытость всему новому и особое просветлённое состояние. Молодой человек слышал, как она стонет, зовёт его и умоляет. Видел девушку абсолютно покорной и в меру влажной, готовую вот-вот отдаться целиком и так же полностью завладеть и им. В этот момент никто из двоих уже не знал ни где находились, ни кем были, и совершенно не могли определить, в каком именно месте заканчивалось его тело и начиналось её. С Тао Чьеном девушка как бы перешагнула момент оргазма, представляющий собой некое загадочное измерение, в котором уже не было особой разницы между любовью и смертью.
Оба чувствовали, будто их души заняли всё пространство, что уже исчезли всякие желания и воспоминания, что они находятся как бы внутри объединяющего огромного сияния. И, пребывая в этом столь необычном пространстве, они то и дело обнимались, вновь познавая друг друга. Ведь, возможно, были вместе в нём же, разве что в предыдущих своих жизнях, и, несомненно, будут ещё не раз в жизнях будущих, как на то и намекал Тао Чьен. Молодой человек не уставал повторять, что они являлись вечными любовниками, что его карма – бесконечно что-то искать и находить. Элиза же, смеясь, возражала, что ничего торжественнее кармы никогда и не было, за исключением разве что обыденных желаний предаваться распутству. И от этого, по правде говоря, сама чуть не умерла несколько лет назад, воплощая подобное вместе с ним же, и надеялась, что отныне и впредь энтузиазм Тао его не подведёт, потому что именно таков и был их жизненный приоритет. Оба резвились всю ночь и добрую часть следующего дня, пока голод и жажда не побудили их выйти из комнаты. Эта пара спотыкалась на каждом шагу, однако ж, пьяная и счастливая; они не выпускали рук друг друга из страха проснуться в скором времени и осознать, что, оказывается-то, охваченные непонятным помрачением, совершенно потерянные и вне реальной жизни бродят непонятно где. Страсть, что с той ночи объединила их двоих и ещё существующая благодаря странной осторожности, поддерживала и защищала эту пару во всех последующих неизбежных невзгодах. Со временем их страсть удовлетворялась проявлениями общего смеха и взаимной нежности, ушло в прошлое и внимательное изучение двухсот двадцати двух любовных поз, потому что практика показала, что трёх или четырёх оказалось вполне достаточно и уже не возникало острой необходимости постоянно друг друга удивлять. Чем больше каждый узнавал другого, тем сильнее оба проникались взаимным обаянием. Начиная с этой первой ночи любви, они спали не иначе как тесно сплетясь между собой, дыша в унисон и мечтая об одном и том же. Однако их совместная жизнь была далеко не лёгкой, почти тридцать лет они жили бок о бок в мире, в котором не было подходящего места для такой пары, какую и составляли эти молодые люди. На протяжении лет небольшого роста светлокожая женщина и китаец высокого для этой нации роста порядком примелькались в Чайна-тауне, и всё же общество так никогда и не принимало их как положено. Эта пара научилась не прикасаться друг к другу на людях, привыкла сидеть врозь в театрах и ходить по улицам, сохраняя между собой расстояние в несколько шагов. В определённые рестораны и гостиницы эти двое не имели возможности заходить вместе. Даже когда бывали в Англии – она навещала там свою приёмную мать, Розу Соммерс, а он – чтобы прочесть лекции по иглоукалыванию в клинике доктора Хоббса, то не могли добраться до страны в первом классе корабля. И также нечего было и думать, чтобы свободно разместиться в одной каюте, хотя по ночам девушке удавалось тайком проскальзывать к нему и спать вместе. Они скромно заключили брак по буддийскому обычаю, хотя он так и не придал законную силу их союзу. Лаки и Линн появились на свет, зарегистрированными как незаконнорождённые дети, которых впоследствии всё же признал их собственный отец. Тао Чьену всё-таки удалось стать полноправным гражданином страны после нескончаемых необходимых формальностей и взяток. Он был одним из немногих, кто смог не подпасть под существующее в законодательстве Положение об исключении из гражданского общества китайцев, иными словами, под очередной калифорнийский закон о дискриминации. Восхищение молодого человека и преданность ко второй родине были, в общем-то, безусловными, что сам и показал ещё в годы Гражданской войны. Тогда юноша пересёк континент, добровольно пришёл на фронт, где начал и продолжал работать в качестве помощника у американских докторов все четыре года вспыхнувшего конфликта. Хотя в глубине души не переставал чувствовать себя иностранцем и желал, чтобы тело похоронили в Гонконге, пусть вся его сознательная жизнь прошла бы и в Америке.