Когда молодая особа пребывала в хорошем настроении, та с удовольствием начинала мне позировать, и даже за столом однажды намекнула, что хотела бы сняться обнажённой. Подобное заявление стало настоящей провокацией, упавшей точно бомба на столь консервативную семью – с доньей Элвирой чуть не случился очередной приступ, а Диего, будучи сам на взводе, поднялся на ноги так резко, что своими движениями опрокинул стул. Если бы тогда Эдуардо не обернул всё произошедшее в шутку, в семье разыгралась бы настоящая драма. Адела - наименее привлекательная из детей семьи Домингес - со своим кроличьим лицом и голубыми, практически невидными из-за веснушек, глазами, без сомнения, считалась самой симпатичной. Её весёлость оказалась такой же непреходящей, как и утренний свет. Все мы могли на неё рассчитывать, чтобы как-то поднять собственный дух, даже когда о конце зимы было рано и мечтать, потому что ветер ещё завывал среди кровельных черепиц, и нам уже порядком надоело бесконечно играть в карты при свете свечи. Её отец, дон Себастьян, обожал свою дочурку, не мог ни в чём отказать и, как правило, просил ту полушутя-полусерьёзно остаться на всю жизнь старой девой, чтобы было кому заботиться о нём самом в преклонном возрасте.
Пришла зима, а вместе с ней в земельном владении и уменьшилось количество жильцов на двух детей и одного старика, разом умерших от пневмонии. Также скончалась и бабушка, жившая в доме и, согласно подсчётам, уже более века, потому как приняла первое причастие ещё тогда, когда Чили, в 1810 году, объявила о своей независимости от Испании. Все похороны сопровождались скромными церемониями здесь же, на кладбище в Калефý, с течением времени ставшим настоящей топью ввиду характерных этим краям проливных дождей. Лить не переставало аж до самого начала сентября, когда повсюду вступила в свои владения настоящая весна, и мы, наконец-то, беспрепятственно смогли выйти во внутренний двор и выставить на солнце покрытые плесенью одежду и матрацы. Донья Эльвира, кутаясь в шали, все эти месяцы провела то на кровати, то на кресле, с каждым днём всё больше слабея. Раз в месяц эта женщина крайне тактично спрашивала меня, мол, нет ли каких новостей, и так как их не было, принималась ещё пуще молиться, чтобы Диего и я успели подарить ей внуков.
Несмотря на нескончаемые зимние ночи, наша интимная жизнь с мужем нисколько не улучшалась. Мы встречались лишь в темноте и неизменно молча, почти что врагами, и я вечно пребывала всё с тем же чувством краха и безудержной тревоги, которые тянулись с самого первого раза. Мне казалось, что мы обнимались лишь тогда, когда я брала инициативу в свои руки, однако здесь я могла и ошибаться, ведь, возможно, так было и не всегда. С приходом весны я возобновила свои одинокие экскурсии по лесам и вулканам, скача галопом по этим необъятным пространствам, постепенно успокаивая любовный голод и утомление, а изрядно побитый в ходе верховой езды зад, в конце концов, возобладал над уже в меру обузданными желаниями. Я возвращалась домой к вечеру, неся на себе влажность леса и лошадиный пот; и тут же заставляла себя приготовить горячую ванну, где затем отмокала часами в воде, источающей аромат листьев апельсина. «Осторожнее, доченька, кавалькады и ванны достаточно вредны для живота, ведь их сочетание вызывает бесплодие», - предупреждала моя вечно страдающая свекровь.
Донья Эльвира была женщина простая, сама доброта и услужливость, с полупрозрачной душой, отражённой в невозмутимых озёрах её же голубых глаз, именно такой матерью, какую я всегда хотела иметь. Мы часто проводили время вместе – она вязала для своих внуков и рассказывала мне снова и снова все те же самые небольшие истории о своей жизни и о Калефý. Я же, благодарно слушая, с тоской осознавала, что в нашем земном мире эта женщина уже долго не протянет. На ту пору я подозревала, что даже ребёнок не сократит дистанцию между нами с Диего, да мне ничего и не было нужно, разве только преподнести малыша донье Элвире, сделав женщине самый прекрасный на свете подарок. Стоило лишь представить свою жизнь в земельном владении без неё, как я тут же чувствовала безутешную тоску.
Век подходил к своему концу, и чилийцы, суетясь, стремились присоединиться к промышленному прогрессу Европы и Северной Америки. Семья же Домингес, напротив, впрочем, как и многие другие консервативные семьи, испуганно смотрели на вынужденный отход от заведённых, казалось, раз и навсегда обычаев, равно как и на современную тенденцию подражать всему иностранному. «Это всё чёртовы проделки и больше ничего», - говорил дон Себастьян, читая в очередной раз о продвинутых технологиях в порядком устаревших газетах. Его сын Эдуардо был единственным человеком, хоть в какой-то степени интересовавшимся будущим, Диего жил вечно погружённым в свои мысли, Сюзанна же постоянно пребывала в удручённом состоянии, а Адела, та, можно сказать, ещё даже не вылупилась из яйца.
В какой бы глуши мы бы ни жили, эхо всеобщего прогресса долетело и до нас, вот почему и мы совершенно не могли не обращать внимания на происходящие в обществе изменения. В Сантьяго началось настоящее помешательство на спорте, играх и времяпрепровождении на свежем воздухе, более свойственное эксцентричным англичанам, нежели привыкшим к комфорту баринам, этим потомкам из дворян, проживающих в Кастилии и Леоне на северо-западе Испании. Хлынувший поток искусства и культуры, берущих своё начало во Франции, принёс людям глоток свежего воздуха, а тяжёлый и давящий скрип немецкого машиностроения прервал затянувшуюся колониальную сиесту Чили. В стране вырос класс средних карьеристов, людей с образованием, стремившихся жить не хуже богатых. Социальный кризис, пошатнувший основы страны своими забастовками, бесчинствами, безработицей и нагоняями от конной полиции, разгуливающей с вынутыми из ножен саблями, был всего лишь далёким слухом, никак не отражающимся на нашей жизни в Калефý. Хотя мы по-прежнему жили в этом земельном владении, точно далёкие предки, спавшие в тех же самых кроватях разве что сто лет назад, двадцатый век совершенно неожиданно обрушился и на нас.
Состояние здоровья моей бабушки Паулины значительно ухудшилось, о чём мне регулярно рассказывали в письмах Фредерик Вильямс и Нивея дель Валье. Женщина постепенно и со смирением поддавалась многим недомоганиям, что несут с собой последние дни жизни, и ту уже не покидало явное предчувствие собственной смерти. Все они поняли, насколько состарилась эта сеньора, когда Северо дель Валье принёс ей первые бутылки вина, сделанного из созревавших гораздо позже виноградных лоз, которые, как мы все знали, назывались Карменере. Это было настоящее красное вино, нежное и пьянящее, с нотками танина, ни в чём не уступавшее самым лучшим винам Франции, которое окрестили, назвав Виноградник Паулины. Наконец-то в собственности семьи появился тот единственный продукт, который принёс её членам славу и деньги. Моя бабушка отведала его крайне тактично. «Жаль, что я уже не смогу как следует им насладиться, наше вино будут пить совершенно другие люди», - сказала она всего лишь однажды и впредь более об этом не упоминала. Отныне дама не делилась с окружающими своими приступами веселья и смелыми комментариями, которые по обыкновению сопровождали её успехи в предпринимательской деятельности; какое-то время пожив беззаботной и разгульной жизнью, она вновь стала женщиной непритязательной.
О самом очевидном признаке её немощности говорило ежедневное присутствие знакомого священника, ходящего в своей засаленной рясе и, как правило, окружавшего людей агонизирующих, чтобы вырвать у бедняжек их же капитал. Я не знаю, по собственной ли инициативе либо по подсказке этого старого предвестника несчастий, но моя бабушка всё-таки отправила в самую глубь подвала свою знаменитую мифологическую кровать, на которой прошла чуть ли не половина её жизни. На место же излюбленного предмета мебели та поставила солдатскую убогую постель с матрацом из конской гривы. Это показалось мне крайне тревожным симптомом, и, чуть только подсохла слякоть дорог, я объявила своему мужу, что, мол, мне нужно съездить в Сантьяго и повидаться с бабушкой. Я всё ждала каких-то возражений, хотя на деле получилось ровно наоборот: менее чем за сутки Диего организовал мне переезд на повозке до самого порта, где я беспрепятственно села на идущий до Вальпараисо корабль, а уже оттуда до Сантьяго спокойно продолжила бы свой путь на поезде. Адела горела желанием сопровождать меня в этом путешествии и столь сильно, что даже была готова сидеть в ногах своего отца. Она шутя покусывала его уши, дёргала за бакенбарды и так умоляла папочку, что, в конце концов, дон Себастьян не мог отказать своей любимице в этом новом капризе, несмотря на то, что донья Эльвира, Эдуардо и Диего не были согласны. Им не пришлось разъяснять причины, потому как я сама догадалась, что люди не считали подходящим то окружение, которое само собой образовалось в доме моей бабушки. И были уверены в том, что я ещё не достигла нужной степени зрелости и не смогу как полагается заботиться об их девочке. Мы же уехали в Сантьяго в сопровождении лишь пары немцев, с которыми успели познакомиться, волею случая путешествуя на одном пароходе. Мы привезли с собой шерстяную монашескую накидку из церкви Святого Сердца Иисуса, которой покрыли грудь, чтобы та защитила нас от всего плохого, аминь, деньги, зашитые в небольшой кошелёк под корсетом, и чёткие указания ни в коем случае не общаться с незнакомцами. В общем, мы набрали с собой куда больше вещей, нежели их необходимого количества для совершения кругосветного путешествия.