Фил присел на диван, рядом со смятым плащом, и, как ему показалось, незаметно вытащил блокнот с карандашом, продублировав вслух всё то, что сказал на пороге.
– Хотел бы вам задать несколько вопросов. Вопросы, по большей части, о том случае на площади. – Фил глянул на художника, стоящего спиной к нему, тот что-то пересматривал в выдвижном ящике. – Если вы, конечно, не против.
– Конечно, не против. – Роджер обернулся и, с иронической улыбкой, взглянул прямо Филу в глаза. – Интересно послушать, что же я такого творил на площади. – в его глазах загорелась неподдельная заинтересованность и он облокотился на тумбу в полной готовности слушать.
Фил растерялся, но успел быстро подготовить вопрос:
– Во-первых, что сподвигло вас так поступить?
– Как поступить? – спросил Роджер
– Вы были под воздействием каких либо наркотических средств? – Фил задал ещё один входящий, якобы приставляя его к стене, но художник вновь уложил журналиста на лопатки.
– Когда-то был и не раз, а что, это так важно для тебя? – Роджер улыбнулся какой-то глуповатой улыбкой и внезапно ушел на кухню. – Сейчас вернусь. Пиши свой блокнот. – он произнес это без негатива, что ещё сильнее ввело Фила в тупик.
Он остался в одиночестве и не понимал: действительно ли этот художник сошел с ума в глуши и совершенно не соображает в чем дело, или он просто играется, не желая отвечать на вопросы. Тогда, как объяснить то, что он так скоро впустил чужака в дом. Манера разговора Роджера журналиста не устраивала. Нужно было срочно что-то менять и изобретать, чтобы наладить разговор.
Дождь мелкой дробью забарабанил по крыше и окнам, стекая горными потоками водопадов. Пыльная комната, освещенная одной лишь мощной настольной лампой, стала притеснять Фила и красть его уверенность. У дивана покоилась кипа бумаг, но он понимал, поглядывая на верхний лист а4 с карандашными зарисовками улиц, что пересмотреть их не успеет в любом случае.
Роджер вернулся с двумя стаканами парующего чая и мешком ванильных сухарей. Накрыв стол, он взял свой стакан и утонул в кресле-качалке, потягивая чай и хрустя сухариком. Когда вся его грудь усеялась крошками, он небрежно смахнул их на ковер и первым нарушил безмолвие:
– Угощайся. И расскажи, всё-таки – что же было там, на площади? Очень интересно послушать – как же всё было на самом деле. – прихлебнув со стакана, художник весело покосился на Фила.
За всю свою карьеру, такая ситуация случилась с Филом впервые. Впервые в жизни он не знал, как себя вести; когда не он задавал вопросы, а вопросы задавались ему, да ещё и его собственные.
– Меня там небыло. – сознался он. – Но газеты пишут… – он не кончил фразы, как лицо Роджера резко поменялось и он тактично поставил полупустой стакан на стол. Ложечка стукнулась о граненное стекло, орошая комнату легким, на силу сдержанным, звоном.
– И что же они пишут? – Роджер усмирил себя, но всё равно стало заметно, что эта тема ему неприятна. – И не вопрос «Что? » они пишут, а в том – о чём они думают, перед тем, как написать. Чтобы писать много мозгов не надо… – тут Роджер опешил, понимая, что сказал слишком много и подал надежды изучить себя.
Фил победно ухмыльнулся и произнес:
– Говорят, что ваши работы очень ценны.
Роджер надменно поднял брови, изображая удивление и одновременно легкий сарказм.
– Да неужели… Единственно они были ценны и принесли пользу, так это тогда, когда я смог согреть и накормить с их помощью своих товарищей. – художник допил чай и развалился в кресле. – О, Боги. Какой же в этом смысл? – спросил в полголоса он сам себя.
Фил непрерывно строчил в своем блокноте, но шорох карандаша вернул Роджеру его собранность.
– Может, вы готовы поведать мне свою историю? – осторожно спросил Фил и сделал первый глоток. Крепкий чай терпкой волной хлынул в горло, оставив за собой привкус какой-то травы. Журналист пару раз кашлянул и выжидающе уставился на Роджера.
Художник будто его не слышал. Настольная лампа жутким контрастом освещала его левую половину, оставляя во тьме полностью всю правую. Злой гений и Святой творец объединились в одном тщедушном теле, уничтожая рассудок своими вечными спорами.