Я знала, что был приглашен интересный гость – переживший геноцид писатель, лауреат Нобелевской премии Эли Визель. Дори хотела меня с ним познакомить. Его имя и он для меня не существовали сами по себе, а всегда были связаны с трагедией геноцида, с гетто, с желтыми звездами Давида и ямами убитых.
И вот он пришел – невзрачный, сутулый, угрюмый — с женой Марианой, нарядной, крашеной блондинкой.
"Какое праздничное угощение!" – воскликнула Мариана, увидев на столе разлитый по тарелкам суп. "Садитесь, садитесь, – позвала Дори. – Суп – это еда оседлого человека, а не слоняющихся кочевников".
За обедом много говорили о том, что, наверное, было интересно. Смеялись. Дори рассказывала о каком-то знаменитом тогда писателе. Maриана оживленно рассказывала, как они недавно были Париже. Визель за все время не произнес ни слова, как будто находился в каком-то своем пространстве, из которого не хотел выходить. Но Дори попросила его рассказать притчу "об этом, знаешь, который всегда молчал". "Тем более, что сам Эли сегодня молчит", – сказала она.
Визель оживился, обвел всех глазами и заговорил о Шмерле. Он как будто вспоминал и разглядывал этого неудачника — ободранного, голодного, кто тихо жил и тихо умер.
"Как мой брат Веня, – заметила Мариана. – Он тоже был тихий и никогда не жаловался". Визель не обратил на нее внимания и продолжал. Его голос звучал мелодично, чуть нараспев, а лицо его то удивлялось, то становилось грустным, то мечтательным.
Визель столько видел и писал о людях, о страшных жестокостях, смерти, убийствах, но сейчас в его воображении был тихий Шмерль: "Песчинка, которую ветер поднял и погнал на Другую Сторону. Там ангелы любовно встретили его, и откуда-то прозвучал голос: “Шмерль, дитя мое!” Это был голос Небесного Судьи. Шмерль не слышал этих слов с тех пор, как умерла его мать. И теперь его душа рыдала от счастья".
Визель так плавно, так великолепно преображался то в Небесного Судью, то в ангела, то в самого Шмерля. Небесный Судья говорил о том, как Шмерль жил, как прощал все плохое, никому не завидовал, как делился всем, что у него было; говорил о его терпении и доброте в мире зла. "Теперь ты в мире справедливости, и заслужил все, что захочешь!" "Правда?” – спросил удивленный Шмерль. "Правда", – ответил Небесный Судья. “Правда?” – переспросил Шмерль. “Правда! Правда!” – закричали со всех сторон ангелы. “Ну, если так, – сказал Шмерль смущенно, – я хотел бы каждое утро горячую булочку со свежим маслом”.
Визель закончил. Он ожил, повеселел. Казалось даже, что его горькие морщины чуть разгладились. Не обращая внимание на наши аплодисменты, он протянул свою чашку к чайнику, налил себе чай и стал пить.
"Хочешь горячую булочку со свежим маслом?", – спросила Дори.
ФРАНЦУЗСКИЙ КИНОРЕЖИССЕР ЛУИ МАЛЬ
Он мне сказал, что художественная простота, o которой говорит Матисс, ему, Малю, важнее всего. Действительно, в его фильмах eсть ясность и изысканная простота – и в свете, и в композиции кадров. Меня впечатлило, что и сам он как человек тоже прост и ясен; скромен, хотя родился и вырос в большом богатстве (его предки баснословно разбогатели на сахаре, когда Бонапарт организовал сахарную индустрию из свеклы).
В детстве и юности Маля – роскошные дома, слуги, путешествия. Но его интересовало только одно – кино, ставшее его страстью. Уже подростком он начал осваивать фильмовое мастерство, анализируя работы лучших режиссеров. Бунюэль и Ренуар были его любимцы.
Финансово ни от кого не завися, он стал делать фильмы. "Все в моем окружении видели меня как богатого баловня, который снимает фильмы от скуки. А это был смысл моей жизни".
Его фильмы сюжетны – о предательстве, верности, страсти, разврате.
"Я не хочу развлекать, я хочу беспокоить". Маль никогда не поучает. В его “Шепоте сердца” – на богатом курорте молодая, красивая итальянка-мать (во французской семье) и ее 16-летний сын весь вечер веселятся, танцуют, пьют шампанское. Потом, опьянев и как-то отключившись от реальности, отдаются друг другу. Утром из Парижа приезжает отец, и они втроем весело разговаривают и пьют кофе со сливками.
"Я была уверена, что после того, что случилось, она покончит с собой", – сказала моя пожилая русская приятельница Алла Эмерсон, когда мы вышли из кино.
Мой разговор с Малем для ВВС состоялся, когда он только закончил “Ущерб” с Джереми Айронсом и Жюльет Бинош: "В фильме она ошеломляюще красива и не зла, но столкнуться с ней в жизни – проклятие".
Пока снимался этот фильм, Маль жил в Англии. Я была в его небольшом, уютном офисе, одноэтажном домике где-то в закоулке центра Лондона. Тихо. Огромное дерево перед окнами. "Я это место выбрал, – сказал он. – Я люблю это дерево".