Посреди комнаты, где мы разговаривали, стояла ваза с букетом красных роз. Эти цветы были в фильме, в сцене последней встречи Бинош и Айронса. "Нужны были только красные розы, – сказал он, – желтые создали бы другое настроение, другое предчувствие". Для Маля визуальные образы важнее слов. "Главное происходит не в словах, а в чувствах. В этом кино ближе живописи и музыке, чем литературе и театру. Кино – это искусство эмоций".
Он не был враждебен Голливуду, как враждебно большинство европейских режиссеров. Очень любил Роберта Алтмана: "Такая энергия, широта и высокая эстетика кадра. Я любуюсь его фильмами и понимаю, что он мог быть только американцем".
С конца 70-х годов Маль стал проводить в Америке много времени, делать фильмы в Голливуде, купил дом в фешенебельном районе Беверли Хиллс, женился на американской модели и актрисе Кэндис Берген, которая родила ему дочку, Хлою. Его американские фильмы были один успех за другим.
Передо мной сидел всемирно знаменитый кинорежиссер, но ни в его манерах, ни в его одежде, ни в спокойной речи этого не чувствовалось. Я смотрела на человека в старомодных очках, с собранным, внимательным лицом, похожего скорее на физика или лингвиста.
На полке над его столом была “Война и мир”. Мы стали разговаривать о русской литературе, потом – об иконах. Маль рассказал мне, как однажды в свободное утро пошел посмотреть Тарковского “Андрей Рублев” и был так впечатлен, что до вечера просидел в зрительном зале, смотря фильм еще и еще раз. "Я был бы счастлив, если бы узнал, что кто-то так смотрит мой фильм", – улыбнулся он.
Маль умер неожиданно, через три года после нашей беседы.
ПИСАТЕЛЬ МАРТИН ГРИН
Мартин Грин, когда уходил от нас, каждый раз по ошибке открывал дверь стенного шкафа, принимая ее за входную дверь, и каждый раз со своим итонским акцентом произносил: "Извините".
Он приехал в Бостон из Англии в конце 60-х годов: был приглашен местным университетом преподавать английскую литературу. Одна из его бывших студенток как-то сказала мне, что благодаря Грину и через столько лет помнит, что Чосер создал Лондонский диалект, и что Киплинга звали Редьярд по названию реки, на берегу которой познакомились его родители.
В Грине было что-то забавное и приятно английски-эксцентричное. Он не был из тех англичан, о которых говорят, что они "будут бриться даже в пустыне", но выглядел он неплохо – среднего роста, аккуратные черты лица; очки без оправы; хороший светлый костюм, но синтетический, так что от него всегда слегка пахло потом.
Его лекции были организованы хронологически, в последовательности фактов. Он мне как-то сказал, что преподает историю английской литературы, а не интеллектуальные выкрутасы. Студенты его любили, главным образом студентки. У него были поклонницы. Одна из них на лекциях рисовала его и дарила ему эти рисунки.
Потомственный протестант, он перешел в католичество по примеру Честертона и Ивелина Во. Но в Бога он не верил.
Он поселился в Бостоне, женился на ирландке, коммунистке, которая в их спальне развесила портреты Сталина и Мао. Они усыновили двух черных детей: девочку, а потом мальчика. "Когда они подрастут, я буду читать им Диккенса", – говорил Грин и стал обдумывать, с какой книжки начать.
Он писал о литературе – английской, немецкой, русской. Писал довольно сухо и вяло, но его печатали. Беседовать с ним было всегда интересно. Тут он был другой – увлекательный, живой, остроумный.
Классовой борьбой и прочими марксистскими догмами он не интересовался, но жена-коммунистка не могла не влиять на него. Сильная, большая, мускулистая. Когда они сидели у нас за обедом, рядом с ней он выглядел малокровным, слабым. Я понимала, что у них были разного рода сложности. Одной из них была его семья, которая жила в задымленном, заводском районе Лондона, где у его отца, в их доме, была маленькая продуктовая лавка.
Значит, Мартин происходил из мелкой буржуазии, а не из рабочего класса, что его жене не нравилось, и она упрекала его этим и стеснялась этого перед их друзьями. (Все это он мне рассказал через много лет, когда они разошлись).
В какой-то момент Мартин стал заниматься Ганди. "Американский идеал, – пошутила я, – худой, смуглый и вегетарианец". Он по-настоящему обиделся, но простил. Его очень интересовала связь Ганди с Толстым, и тут я была важным собеседником. Мы говорили о раннем и позднем Толстом, о России. Мартин хотел узнать, что специфически русского я вижу в Толстом. Говорили о Ясной Поляне, куда Мартин вскоре отправился, но как-то все там сложилось неудачно, и он был разочарован. Когда вышла его книжка “Толстой и Ганди”, он мне ее подарил.