Кто-то из музейных сказал, что такой интерес к природе, как у Володи, и такой интерес к музыке несовместимы. «Господь с вами, – засмеялся он. – Ничто так не близко природе, как музыка, она уводит нас в природу, на волю, можно сказать». Он не был наблюдателем природы, а жил внутри нее, как Шостакович внутри музыки, и никогда не говорил о ней высокопарно.
Через несколько месяцев после того обеда, с началом весны, мы, как и в предыдущие годы, поехали с клетками в большой лес в Дмитрове – городе, где Володя вырос. "Какой прекрасный месяц март, столько солнца, прилетают жаворонки", – говорил Володя. "Знаешь почему?" – спросила я Митю. – Да потому что в марте у Володи день рождения".
Володя дал Мите открыть клетки и выпустить птиц. "До свидания, Чирик, – кричал Митя дрозду. – До свидания". Но ни дрозд, ни снегири не обернулись и быстро исчезли. Этот день с птицами запомнился мне лучше, чем дни с людьми. Ощущение свободы открытой клетки, весны, поляны с распускающимися одуванчиками и клевером, леса, весеннего воздуха, света – все это я вижу сейчас как образ счастья.
Когда мы уезжали из России, больнее всего было расстаться с Володей. Он умер 1998 году. За месяц до его смерти мы говорили по телефону, он сказал, что сейчас его главная работа, которую он почти закончил, – это эссе о "Докторе Живаго" – великом, но неправильно понятом романе. Как только закончит эссе, пришлет его мне. Но закончить он не успел. Он умер в марте, попросив в завещании, чтобы его прах развеяли в лесу, над поляной с ландышами, которую он так любил.
ДОМРАБОТНИЦА ВЕРА РОДИОНОВА
Вера Родионова обычно приезжала из своего маленького городка Рыбинска весной и до сентября жила с нами на даче – убирала, готовила, мыла посуду. Каждый вечер она ставила самовар и заваривала чай из подсушенных земляничных листиков, сначала разглаживая их своими кривыми пальцами. Какая-то кривоватость была и во всей ее очень короткой фигуре, и даже в ее сощуренных маленьких глазках. Но в них было и лукавство. Ей нравилось смешить.
Чего только Вера не рассказывала о Рыбинске, где родилась и прожила все свои 56 лет. Она и ее мать работали на канатно-веревочной фабрике, главном промысле их города. Муж – то ли он когда-то был, то ли не было. Рассказывала она о нем разное. Один раз даже ошарашила, что он повесился у них в дровяном сарае. Сказала и заулыбалась.
Жили она с матерью в одной комнате, денег зарабатывали немного, но на еду хватало. На праздники всей квартирой выпивали. “За светлое будущее!” – говорила ее соседка-учительница Маня Иванова. Вера знала имена основателей коммунизма и как-то, увидев нашего дедушку с соседом по имени Макс, прогуливающихся по лесной дороге, заявила: "Глядите, Макс и Энгельс гуляют..."
Очень заботливо относилась она к нашей собаке, боксеру Фраму! И суп ему сварит, и почешет ему спину моей щеткой для волос, хотя я просила ее эту щетку не трогать, и будет рассказывать ему о Мане Ивановой – ленивой франтихе, и о своем богатом брате Васе, который живет в Москве, но ее никогда не приглашает. Всплакнет и погладит слушающего ее Фрама.
Особенно ей нравилось меряться с ним ростом. Митя, мой сын, ставил Фрама на задние лапы и спиной прислонял его к Вериной спине. Они были одинаковой высоты.
Вера хотела, чтобы в нашем хозяйстве, которое она вела, был порядок. Как-то я услышала ее разговор с молочницей, приносившей нам из соседней деревни молоко: "Я, Шурка, тебя знаю, ты молоко водой разводишь. Но смотри разводи кипяченой, а не сырой. В сырой макробы! Поняла?"
Однажды она приехала, как всегда, в мае и, не переставая, говорила о дне своего рождения в июне. Хотела его праздновать, попробовать в первый раз шампанское и испечь пирог с бараньими потрохами, каким ее угостила Маня Иванова в Новый год.
За пару дней до ее дня рождения к нам на дачу приехал из Ленинграда дедушкин двоюродный брат, вдовец, военный врач, дядя Боря – очень серьезный, пунктуальный человек. "Пожалуйста, или компот, или чай", – сказал он мне, когда я как-то поставила к его тарелке и то, и другое.
Настал день рождения. Мы все сели за стол, на котором стояли разные угощения. Начали с шампанского. Вера пригубила его, сморщилась и выплеснула в печку. В освободившийся бокал налила водки и разом ее заглотнула. Налила еще и также опрокинула в себя, закусив нечищеной килькой. Потом она встала и повернулась к дядя Боре. "Сичас скажу тост", – начала она… Ее качнуло в сторону, но она удержалась и не упала. "Сядьте и глубоко вдохните", – сказал ей дядя Боря. Она пьяно заулыбалась и заплетающимся языком что-то забормотала.