Я почувствовала, что кровь отхлынула от моего лица, и с трудом вымолвила:
– И что же это была за улика?
– Фотография. Хотя полиция ничего не знала о краже, у них была фотография картины. Они мне ее показали, и я подтвердил, что это пропавшая картина, хотя я не мог понять, откуда у них снимок. Оказалось, его нашли на теле Бэнкрофта. Вот оно как. Мотив, обстоятельства – все работало против меня. Но я как-то не мог взять в толк, зачем мне было организовывать какую-то кражу, потом опознавать картину – причем по фотографии, найденной на теле человека, которого я предполагал убить.
Я нахмурилась.
– Значит, кто-нибудь все же убил Дэвида Бэнкрофта. Но зачем? И кто украл Рембрандта?
– Вот в этом-то и загвоздка. Разумеется, это всего лишь мое предположение, но я почти убежден, что прав. У Джонатана Раша много сотрудников, нескольким из них было известно о картине, и, вероятно, они проболтались. Во всяком случае, кроме меня и Раша, только они знали о ее существовании. Тот факт, что позвонил мне один из этих людей, свидетельствует о том, что он был замешан. А возможно, он работал и не один. В общем, им ничего не стоило сфотографировать картину до того, как Раш передал ее мне, и отдать фотографию Бэнкрофту. Должен сказать, что одной из причин моей нелюбви к Бэнкрофту была его причастность к черному рынку. Кто бы ни украл картину, – без его посредничества при перепродаже все равно бы не обошлось. Что-то, видимо, там сорвалось, и Бэнкрофта убрали. Подставить легче всего было именно меня, и, вызвав меня из дому, можно было не только украсть картину, но еще и подстроить так, чтобы я оказался на месте убийства.
– Но, вероятно, было повторное расследование, после того как вас отпустили?
– Ну конечно, но оно ничем не кончилось. Думаю, что полиция все же считала, что это моих рук дело, и не слишком усердствовала. Раш допросил и потом уволил половину своих служащих – вот и все. Больше никто ничего не узнал. Каждый, на кого падало хоть малейшее подозрение, имел железное алиби и мог сказать, где он находился в тот вечер. Я был единственным человеком, который провел несколько часов в одиночестве, и к тому же оказался там, где мне совсем не следовало быть. А что касается кражи, то Рембрандта так больше никто и не видел. Много бы я дал, чтобы найти картину.
– А что же Джонатан Раш?
– Ничего. Он вполне приятный пожилой господин. Он, по-моему, хотел сохранить свое открытие в тайне, так же, как и я, пока не началась вся эта чертовщина. Он был крайне огорчен, но он так богат, что несколько сотен тысяч фунтов не играют для него особенной роли, к тому же, часть этой суммы восполнила страховка. Его куда больше огорчило, что Рембрандт бесследно исчез. И к его чести, должен сказать, что он был единственным человеком, кроме моего деда, ни разу не усомнившимся в моей невиновности.
– И чем же все кончилось?
– Был суд, на котором, как я уже говорил, я имел бледный вид, но в конце концов был признан невиновным. Убийцу Бэнкрофта так и не нашли.
– Ох, Макс, вы даже не представляете, как я вам сочувствую. Но все же то, что я ничего об этом не знала, я имею в виду о том, в чем вас обвинили, означает, что ваша репутация не пострадала. Я должна признаться, что слышала об убийстве Бэнкрофта, но и только. Все это в прошлом, и все давно забыто.
– Почти. Но все же всплывает то тут, то там. Роберт никогда не упускает возможности напомнить кому только можно, ему-то вся эта история была на руку. Я уверен, что он собирался упомянуть о ней за обедом в тот вечер, только дед его оборвал. Я решил, что вы расстроились, потому что он вам рассказал, пока я был наверху. Но вы говорите, что это не так, тогда откуда же вы узнали? Джордж уверял, что к нему вы пришли после.
– Ой, – щеки мои стали пунцовыми. – Это все моя мама. Она совершенно неисправимая сплетница, и она смутно помнила, что ваше имя как-то связано с убийством.
– Бедная крошка, вы, наверное, подумали: «если бы я только знала, какой он негодяй!»
– Нет... нет. Я подумала, что она перепутала. Вы уехали, и я отправилась к Джорджу. Понимаете мне... мне надо было выяснить.
– Конечно. Потому что к этому времени вы поняли, что дело не ограничивается одной лишь дружбой.
– Совсем не ограничивается.
– И когда же на вас снизошло озарение? – спросил Макс с хитрой улыбкой, – уж не когда ли мы с вами прощались?
– Как это вы догадались?
– Милая моя девочка, только не думайте, что ваше лицо загадочно, как у сфинкса. Я надеялся, но не был уверен. Вот я и решил подождать и поглядеть, куда ветер дует.
– В вашу сторону, Макс, – сказала я тихо.
Он так посмотрел на меня, и у меня перехватило дыханье, а сердце заколотилось в груди как бешеное.
– В таком случае, – медленно произнес он, – думаю, нам стоит подняться наверх. Осталось кое-что, чему давно следовало случиться. – С этими словами он приблизился ко мне и заставил встать. Мне кажется, я никогда в жизни не забуду того, что было дальше. Я шла вместе с ним по лестнице, словно неживая. Меня страшило то, что должно было произойти между нами, я ужасно боялась, что все будет не так. Тысячи нелепейших мелочей казались мне в то мгновение очень важными. Макс, естественно, это почувствовал.
– Клэр?..
Я застыла при виде постели. Все мысли о страсти в миг улетучились, а с ними ощущение физического влечения к этому человеку, которое я испытывала на протяжении нескольких месяцев. Мысли мои занимала стоявшая передо мной широкая кровать и уверенность, что я хочу сейчас оказаться где угодно, но только не здесь.