Я возвращалась в Сен-Виктор по узкой деревенской дороге, и мы часто останавливались, чтобы пройти немного по полю или леску, где я находила то, что мне нравилось писать. Отсюда была видна река, широкая и темная, медленно несшая свои воды позади яркого поля подсолнечника. Мы забрались на вершину холма, над овечьим пастбищем – белые шерстяные шары на яркой зелени травы, а за ними залитый солнечным светом виноградник, с сочными листьями и тяжелыми гроздьями, невдалеке от которого белый дом, окруженный вязами.
Мы говорили о том, как использовать эти цвета и освещение и еще о многом, что бывает понятно только людям, связанным с миром живописи, и я испытывала истинное блаженство от того, что со мной рядом человек, который понимает, чем я занимаюсь.
А потом, под конец, совсем близко от дома, я показала ему луг, где писала портрет Гастона. Луг пестрел сейчас полевыми цветами, среди которых порхали бабочки, и источал запах свежего сена. Мы с наслаждением улеглись на траву и лениво наблюдали за облаками, прислушиваясь к жужжанию пчел, деловито выполнявших свою хлопотливую работу. Я даже не заметила, как задремала, и только почувствовав, что Макс дотронулся до моей щеки, открыла глаза.
Свет сейчас отливал темным золотом, и он улыбался мне, наклонившись так, что его лицо наполовину оказалось в тени.
– Ты, оказывается, удобная подушка, – пробормотала я.
– Правда? – он продолжал гладить меня по щеке. – Я не хотел тебя тревожить, но у меня немного заныла спина. Ты весьма любезна.
– Не стоит, – ответила я и вдруг с ужасом вспомнила про Гастона и наш урок. Он, наверно, удивляется, куда я пропала, а я даже не оставила ему записки! – Ой, Макс, нам надо скорее ехать! Бедняга Гастон...
– Не беспокойся, – ответил он тихо. По-моему он тебя сам нашел. – Я села, щурясь от света. Конечно же, это он летел на всех парах через луг. Я встала, торопливо поправляя блузку, с ощущением, что меня поймали за руку.
– Мадемуазель! – крикнул он и прибавил скорость. – Я потерял вас и побежал сюда... – и тут он резко остановился, не добежав до нас всего несколько метров, потому что Макс поднялся ему навстречу.
– Привет, ты, наверное, Гастон?
Гастон взглянул на него, потом снова на меня, а потом уже более внимательно снова на Макса. Я могла только предположить, о чем он подумал в это мгновенье, но он быстро справился с собой.
– Месье? Вы меня знаете? – Он подошел к нам. Я только собралась их познакомить, как Макс сделал это вместо меня.
– Боюсь, у меня есть перед тобой преимущество. Я узнал тебя, потому что видел твой портрет. Меня зовут Макс Лейтон. Я – друг Клэр. – Он протянул руку, и Гастон, вспомнив о том, что он хорошо воспитан, пожал ее.
– Здравствуйте, месье. Простите, что я вас побеспокоил. Я не знал, что у мадемуазель гость. – Он произнес это очень любезно, слишком любезно, как мне показалось.
– Месье Лейтон только что приехал, Гастон, – негромко сказала я. – Он тот самый критик, о котором я тебе говорила. Я показывала ему место, где мы делали твой портрет.
– А-а, – с облегчением протянул Гастон. – Хороший портрет, да, месье?
– Очень, – улыбаясь, подтвердил Макс, ты – прекрасная модель.
Гастон просиял, и я с удивлением увидела, что он решил признать Макса.
– Благодарю вас, месье. Это большая честь. – Потом он смущенно поглядел на меня. – Так я пойду, мадемуазель?
– Вовсе нет, Гастон. Я как раз собиралась за тобой. Молодец, что захватил все что нужно. Макс, ты ведь не станешь возражать, если мы с Гастоном позанимаемся?
– Конечно, нет. Честно говоря, я с удовольствием прогуляюсь, спущусь к реке, если вы не против.
Я про себя поблагодарила его за деликатность.
– Конечно, нет. Вон там, к югу отсюда, чудесная тропинка.
– Спасибо за совет. Удачно вам поработать, – сказал он и ушел.
Гастон молча достал все необходимое из рюкзака, но затем не в силах сдержать любопытства спросил:
– А когда он приехал, мадемуазель? Вы ничего не говорили.
– Неожиданно, Гастон. Возникла необходимость обсудить кое-какие дела. Я думаю, он пробудет здесь несколько дней. А сейчас давай начнем с пейзажа. Почему бы тебе не доделать вид на реку?
Гастон послушно открыл свой альбом, положил его на колени и склонил голову, но через минуту до меня долетел его сдавленный смешок.
– Гастон, что смешного?
– Простите, мадемуазель, но у вас в волосах трава, и еще… сено.
Он заливался хохотом, а я, наверное, стала просто пунцовой.
– Не надо стесняться, мадемуазель, – едва выдохнул он, держась за бока, как будто они у него болели, – вам очень идут палочки, но я никогда не видел вас раньше такой важной, и вы должны знать, что это fortamusant (просто здорово)!– Он свалился на траву, сотрясаясь от новых приступов.
Думаю, что так глупо я не чувствовала себя еще никогда в жизни. Я попыталась еще с минуту сохранять достоинство, которое и довело Гастона до этого состояния, но вскоре перестала сдерживаться и тоже захохотала. Он глядел на меня сквозь выступившие на глазах слезы и снова заходился от смеха, а я вторила ему. Еще некоторое время мы не могли остановиться, но наконец заставили себя успокоиться.
– Слушай-ка, Гастон, – сказала я серьезно, с трудом собираясь с силами, – если ты хочешь стать великим художником, принимайся за дело. Мы уже и так упустили самое лучшее освещение.
– Хорошо, мадемуазель. – Он поднял альбом и улыбнулся, но на этот раз воздержался от замечаний, и его рука задвигалась по бумаге. Вскоре он с головой ушел в работу, и, когда на лугу появился Макс, нам показалось, что он очень быстро вернулся, хотя, вероятно, его не было около часа.