Отвесные солнечные лучи падали на него прямо, отчего создавалось впечатление, что от его жгуче-черных волос исходит алмазное сиянье.
Я почувствовала, что Гастон наблюдает за тем, как я смотрю на Макса, и обернулась к нему.
– Ты закончил, малыш?
– Вот, мадемуазель, – он протянул мне альбом. Я взглянула на рисунок вначале рассеянно, но потом всмотрелась внимательней. Он сделал все так, как я просила, но внизу, возле реки, нарисовал дерево, причем не то, прямое, которое действительно росло там, но странно раздвоенное и напоминающее двух обнявшихся людей. Это была отлично сделанная работа, но, вместе с тем, странная для рисунка с натуры.
– Гастон... – начала было я.
– Можно взглянуть? – перебил меня Макс, подходя и обращаясь к Гастону.
– Ну, конечно, месье, – любезно ответил мой безобразник-ученик.
Макс взял альбом и начал рассматривать рисунок. Он смотрел долго, как смотрят работу мастера, и потом молча вернул. Его лицо ничего не выражало.
– Отлично сделано, Гастон. Я считаю, что Клэр права, у тебя прекрасные способности. Честно говоря, я потрясен тем, как ты умеешь видеть природу.
Гастон вспыхнул от удовольствия. – Правда, месье?
– Да, да, правда. Я, например, восхищен треугольником, который ты использовал, чтобы привлечь внимание к реке, а это дерево просто потрясающая точка фокуса. По сути, ты придал ему антропомрофическое свойство.
– Антро... простите, месье, я не знаю этого слова.
– А, это термин. Так говорят, если предмет наделен свойствами живого организма, которыми он не обладает.
Гастон обдумал то, что услышал, и сказал:
– Видеть надо сердцем, месье, только тогда рисунок может ожить, понимаете?
Макс взглянул на меня, потом улыбнулся Гастону.
– Ты станешь хорошим художником, Гастон. Клэр будет тобой гордиться.
– Это я горжусь, месье, что она моя учительница. – Он закрыл альбом и засунул его обратно в рюкзак.
Мы погрузили велосипед Гастона в машину и довезли его до дому.
– Спасибо, мадемуазель, – сказал он, выпрыгивая. Макс помог ему взять велосипед, после чего Гастон, как положено, пожал ему руку.
– Благодарю вас, месье, за добрые слова о моей работе. Надеюсь, мы еще увидимся. Может быть, завтра?
– Непременно, Гастон. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, месье, мадемуазель.
Макс сел в машину и сказал:
– Думаю, я все понял.
– Боюсь, Гастон тоже, – ответила я задумчиво и включила зажигание.
– Он умный маленький чертенок. Это его дерево – просто что-то невероятное, но и замечание насчет того, чтобы видеть сердцем, тоже стоящее. Он немного слишком взрослый для своих лет, да? Судя по всему, он необыкновенно талантлив.
– Я ужасно рада, что ты ему понравился. Знаешь, как правило, такого добиться непросто.
– Мне думается, для этого требуются следующие условия: знакомство с живописью, в частности, с его портретом, и любовь к его мадемуазель.
– Ой, Макс, – сказала я смеясь, – я ужасно счастлива. Хотя мне бы очень хотелось, чтобы он был моим ребенком.
Мне, пожалуй, тоже, – ответил Макс.
7
Вот мой секрет, он очень прост: зорко одно лишь сердце.
По настоянию Макса в тот вечер я приготовила на ужин цыпленка в вине, и пока я хлопотала на кухне, он сидел на диване, просматривая папку с рисунками Гастона. Снаружи доносилось стрекотание кузнечиков, становившееся все более отчетливым с наступлением темноты. Я резала грибы и поглядывала на то, как сосредоточенно углубился Макс в рисунки акварелью и углем.
Опустив цыпленка в густой душистый соус, я оставила кастрюлю на маленьком огне, почистила картошку, чтобы потом сразу сварить, накрыла стол белоснежной скатертью и положила серебряные приборы. Довольная тем, что все вышло, как я хотела, я налила в стакан вина и понесла его Максу.
Он поднял голову.
– Спасибо. Некоторые из рисунков очень хороши. По-настоящему.
– Мне тоже кажется. Я собираюсь попробовать работать с ним маслом. Как, по-твоему, он готов?
– Да... да. У него потрясающее ощущение цвета. Ты хорошо его выучила.
– Спасибо. Но дело не во мне. Он очень старается.
– Я вижу. – Собрав рисунки, Макс отложил их в сторону. – Клэр, он должен поступить в художественную школу, чтобы получить настоящую подготовку. Ты думала об этом?
– Конечно, думала. Я пока не знаю, как это сделать, но буду стараться.
– Я готов помочь, чем могу, но боюсь сложней всего будет найти общий язык с его родителями... Ему, кажется, сейчас девять...
– Сейчас уже десять.
– Ах, да, десять. – Он нахмурился. – Это значит, что ему надо учиться семь лет. Но ведь его отец наверняка захочет, чтобы он помогал по хозяйству. Разве здесь бывает иначе? Насколько я понял, он единственный ребенок в семье.
– Да. И боюсь, что ты прав. Сейчас они не особенно обращают на него внимания, но когда придет время, скорей всего, с ними будет непросто договориться.
– Гастон умеет думать самостоятельно, и это должно ему помочь. Но я бы не простил себе, если бы такой талант не развивался. Впрочем, пока еще рано беспокоиться. Но если бы он был моим сыном... – Он неожиданно замолчал.
– Если бы он был твоим сыном, у него было бы все, в чем бы он нуждался, даже если бы ты из-за этого по миру пошел.
Макс пожал плечами.
– Это непростой вопрос. Я успею принять душ до ужина? Пахнет, между прочим, восхитительно.
– Сто раз. Только будь осторожнее с занавеской, иначе вода затопит всю кухню не хуже Ниагарского водопада.