Еще весной 1940 года мы пригласили Алексея Николаевича Толстого с его новой женой Людмилой Ильиничной приехать к нам летом в деревню Дубово на озере Селигер. В то лето у нас гостило несколько друзей (балерина Татьяна Вечеслова, писатель А. Н. Тихонов, композитор А А. Голубенцев). Некоторые из друзей, живших неподалеку, были также и друзьями Толстого: это Н. Н. Качалов, Е. И. Тиме, Л. С. Вивьен и Е. М. Вольф-Израэль, М. Л. Лозинский, Бабочкин, А. А. Брянцев. Бывало у нас весело и шумно. К услугам приезжавших имелись две яхты и несколько байдарок. Для купания мы переправлялись на байдарках на противоположный берег, где был дивный песчаный пляж.
В начале августа получаем телеграмму-молнию: «Выехали встречайте Толстой». Рано утром Виктор Басов отправился встречать Толстых в «столицу» Селигера – Осташков, а часам к одиннадцати утра они обратным пароходом были уже в Дубове.
Хотелось достойно и парадно встретить гостей. Со стороны озера к дому была пристроена открытая терраса с широкой лестницей в центре. Настил террасы, лестница и перила были укреплены на толстых бревнах, образующих на углах высокие тумбы. Мы решили торжественно украсить их. На нижних столбах посадили прирученных и выдрессированных мною двух ястребов, на верхних в последний момент стали «на арабеск» две балерины (одна из них – Татьяна Вечеслова, по неугомонности под стать Толстому), на остальных столбах в огромных глиняных макитрах для теста стояли невероятной величины букеты полевых цветов. Невыспавшийся в поезде и досыпавший на пароходе Толстой был ошеломлен увиденным.
Алексей Николаевич торопился немедленно приступить к наслаждению благами, которыми изобилует Селигер и его разнообразная природа. Но почти непрерывно лил дождь, Толстой же уверял, что погода дивная и нечего обращать внимание на дождь. Он не будет препятствовать совершать походы на яхтах и байдарках, иногда с ночевкой, купаться, ловить рыбу, бродить по дивным лесам за грибами и навещать знакомых, живших на других плесах. Вечерами, промокшие и продрогшие за день, мы растапливали огромный камин, Алексей Николаевич занимал место на чучеле большой тихоокеанской черепахи, служившей сиденьем перед камином, остальные располагались вокруг, кто на ковре, кто на тахте, и начинались увлекательные беседы. А наутро – опять исследование плесов, островов и заводей Селигера. Так, в ощущении непрерывного праздника, незаметно прошли три недели. Срочные дела уже ждали Алексея Николаевича в Москве. Он так влюбился в Селигер, что решил на все будущее лето приехать к нам – писать третью часть «Петра I». Но этому не суждено было сбыться.
В начале 1941 года мы с Басовым сделали «Фауста» в филиале Кировского театра (он помещался в Оперном театре Народного дома). Худруком и режиссером был Н. К. Печковский. Спектакль решен был живописью (с оглядкой на «перспективистов» – Пиранези, Гваренги и др.), и все – правда для зрителя. Успех был огромный. Все – вранье. Вот и пойми: что же такое условность на театре.
Я сделала «Сирано де Бержерака» в Театре Ленинского комсомола. Режиссер В. Н. Соловьев. Тоже с успехом. Декорации решила тоже живописью с условной перспективой. Все – плоскостное и обманное, даже люстры вырезные из фанеры, а горящие лампочки приделаны настоящие. Надо сказать, что здорово получились костюмы. Можно было «разгуляться», и век подходящий, а я еще все характерное преувеличивала. Сапожник-энтузиаст говорил: «От ваших сапог с отворотами и кружевами я с ума сойду – но добьюсь! Даже во сне их вижу». И добился. Мне самой любопытно было смотреть. Актеры великолепны! Сирано – Чесноков, Роксана – Медведева и весь ансамбль – хороши!
Были и другие работы, менее интересные, В постоянных мыслях о Дубове работалось легко.
Не жизнь была, а сплошь радость и даже наслаждение.
ГОДЫ ВОЙНЫ
В конце пути
Неистово цветет сирень на Марсовом поле. Кусты, вплоть до нижних ветвей, покрыты гроздьями соцветий, белых и лиловых. Листьев почти не видно. Запах сладостный и душный. Белые ночи в разгаре.
В три часа утра 22 июня едем с мужем от макетчика на такси домой – закончила макет декораций оперы «Евгений Онегин» для Киргизского театра в г. Фрунзе. У Андрея Романовича с завтрашнего дня отпуск – он работает в ТЮЗе, и мы, счастливые, завтра уезжаем до осени на озеро Селигер. Там уже с февраля живет наш друг, художник Виктор Семенович Басов, а вскоре приедут А. Н. Толстой и еще несколько друзей. Билеты куплены, чемоданы упакованы.
Въезжаем на Марсово поле, и сердце замерло… ошеломлены пожарищем – горят внутри все дома по линии Электротока. В каждом окне полыхание огня. Верхние ветви кустов сирени колышутся, как языки пламени…
Не сразу вспомнила слова поэта: «Одна заря сменить другую спешит…» и сообразила, что в стеклах окон отражается кроваво-оранжевый восход солнца. Сворачиваем на улицу Халтурина – во втором доме после Музея Ленина наша квартира. Быстро раздеваемся и ложимся усталые хоть немного поспать! Последние слова Андрея Романовича: «Не тормошись, спи! Ведь сегодня нужно еще многое сделать», и он засыпает… А мне тревожно и страшно… Вероятно, переутомление. Душные запахи сирени врываются в комнату через открытую дверь балкона, с которого видна часть Марсова поля и Летнего сада. Вдруг заговорило радио (забыли выключить) – ведь только пять утра… Предупреждают граждан, что сейчас будут проводить учение ПВХО, и подробно повторяют все правила: уходя, закрывать печи, дымоходы, прикрыть продукты и т. д. Вскоре слышу шум пролетающих самолетов… перерыв и опять шум, все сильнее и ниже… а вот кажется, что самолеты почти задевают крышу; гул учащается, интервалы реже – наплывают волнами массированные эскадрильи самолетов… Вспоминаю августовские авиапарады в Москве в Тушине… Небо гудит, трещит – мне очень страшно! Нет сил встать, посмотреть… Бужу Андрея Романовича. Умоляет Дать ему поспать – он человек уравновешенный и умеет управлять своими эмоциями и терпеливо переносить мои. Постепенно ощущение страха рассосалось, расплылось в этом странном шуме, и я засыпаю. Очнулась от слов Андрея Романовича: «Проснись, вставай! Что-то происходит важное – будут передавать по радио речь Молотова».
Слушаем. Война с Германией!!!
Речь Молотова меня совершенно пришибла. По правде сказать, я не ожидала, что буду так реагировать, – хожу помраченная и оцепенелая. Взываю внутренне к своему патриотизму – не действует… Стыжу, презираю себя… Наконец понимаю, что я ненавижу немцев и боюсь их… Вся жизнь у всех будет нарушена, у многих – разрушена, а убитых… не счесть.
Дальше затрудняюсь писать последовательно – все казалось неодолимым несчастьем… Еще нет причин, но воспринимаю город, дивный город, как обреченный на страдания и ужасы.
Узнаем, что поезда в западном направлении идут только воинские – предлагается сдавать купленные билеты и получить деньги. Андрей Романович уходит в железнодорожные кассы на Невский. Смотрю с балкона, как он идет к Марсову полю и каждые шагов двадцать останавливается и держит руку на сердце. Последнее время я это вижу все чаще…
Еще до рокового дня начала войны мы ездили в Военно-медицинскую академию. Сделали обследование: у Андрея Романовича грудная жаба, нужно лечить, но основное – режим. Какой же режим, если человек заведует постановочной частью театра! А тут – война! На Селигер не попадем. Положение со здоровьем А. Р. очень тяжелое – нужен отдых и воздух прежде всего, иначе близок конец – ясно, что А. Р. полный инвалид. Тяжелый камень лег на душу.