Пенсне Волошина, как и многому другому, доверять не следует. Его слабость – слишком зоркий и ясный глаз. Его стихи – безупречно точные видения. Одинаково вырисованы и пейзаж Коктебеля и Страшный Суд. Он не умеет спотыкаться, натыкаться на фонари или на соседние гвозди. Из всех масок самая пренебрегаемая им – маска слепца, будь то счастливый любовник, яростный революционер или Великий Инквизитор.
В первые месяцы войны, когда слепота перестала быть привилегией немногих и смежила очи народов, Волошин единственный из всех русских поэтов сберег ясновзорость и мудрость. Средь бурь революции он сохранил свою неподвижность, превратив Коктебель в какую-то метеорологическую станцию. Проклятьям Бальмонта и дифирамбам Брюсова он решительно предпочел экскурсии в область российской истории, сравнения более или менее живописнее с 93 годом; и если не жаркие, то зато обстоятельные молитвы за белых, за красных, за всех, своего Коктебеля лишенных. Соблюсти себя в иные эпохи почти чудо, и потом, можно ли от редкого зерна, хранящегося в ботаническом музее, требовать, чтобы оно погибло и проросло, как самое обыкновенное евангельское, человеческое, мужицкое.
Когда Волошин идет, он слегка подпрыгивает. Поэт Волошин прыгает всегда, его образы и мысли – упражнения на трапециях, смелые сальто-мортале. Это отнюдь не для рекламы, но исключительно из любви к искусству. Все, что он говорит, кажется неестественным, невозможным, если бы Волошин повторял таблицу умножения, мы бы решили, что он расточает парадоксы. Грузный Волошин кажется бесплотным, отвлеченным человеком, у которого не может быть биографии. Ни бархатные штаны, ни стихи о любви не убеждают в реальности его существования. С ним легче разговаривать о Майе или о надписях на солнечных часах, но можно ли только воображаемому человеку пожаловаться на зубную боль. Отсюда недоверие и профессиональная улыбка Волошина, привыкшего, чтобы его щупали – настоящий ли. Не только noli me tangere, но всяческие удобства при осмотре. Только нам не прощупать – на ризе риза; а что если под всеми ризами трепетное тело с его жестокими правами, и под всеми приемами нашего Эредиа страстное косматое сердце.
Нет, не надо пробовать снять неснимаемую маску!
Комментарии
Окрестности Сиены – в центральной Италии, обл. Тосканы.
Штейнеровские богослужения – следование антропософской школе Р. Штейнера.
Загадки Малларме – Малларме С. (1842 – 1898) – французский поэт, автор литературно-критической работы «Тайна в поэзии».
дендизм Бербэ д'0ревильи- Барбе д'Оревильи (Орвийи) (1808-1889), французский писатель и публицист.
…злой казнью сатира Марсия – возомнив о себе, Марсий вызвал но соревнование в игре на флейте Аполлона, сына Зевса, и проиграл. За дерзкий вызов с него содрали шкуру (греческая мифология).
Апостол Варфоломей- один из 12 Апостолов, любимый ученик Христа, отличавшийся открытостью, дружелюбием. Погиб мученической смертью.
Элегии Анри де Ренье (1864 – 1936) – французский писатель.
…разговаривать о Майе или надписях на солнечных часах – т. е. об индейском племени или технических достижениях древних.
noli metangere (лат.) – «не трогайте меня» – часть фразы Архимеда, пытавшегося перед гибелью защитить свои чертежи.
Под всеми приемами нашего Эредиа – Эредиа Ж. (1842 – 1905) – французский поэт-парнасец, отличался изяществом формы, увлекался античной словесностью.
«Сергей Есенин»
Прежде всего, о хитрости и бесхитростности. Сколько лукавства таят ангельские лики и ограды скитов. Как наивен и простодушен Иван Карамазов перед смертоносным агнцом Алешей. У Есенина удивительно честные, наивные глаза, великолепная девушка для многих Ивановых-Разумников. Как не попасться в эти слова почти из Даля, в святую простоту мужицкого пророка. Ему ведомы судьбы не только России – вселенной. Как ровному посвящает он стихи – конфрэру пророку Исайе. Здесь и град Инония, и сам Есенин, вырывающий у Бога бороду, и неожиданное приглашение «Господи, отелись»… Если спросить его, что это, собственно, все означает, он пространно расскажет о новгородской иконописи, о скифах, еще о чем-нибудь, а потом, глядя небесными глазами, вздохнет: «У нас в Рязанской…» Как же здесь устоять Иванову-Разумнику.