Сегодня на смену идеализации пришел реализм в худшем смысле этого слова, тогда как в начале века предпочтение отдавалось поэтическо-сентиментальным описаниям.
Вот как тогда описывали маленькую Марию: "Он была поистине прекрасна, но прекрасна целомудренной красой, вызывавшей почтительное преклонение перед редкой, евангельской чистотой, которой был отмечен ее облик. Веки с длинными ресницами, всегда готовые скрыть под покровом скромности ее живой взгляд, прекрасно оттеняли бледно-розовый цвет ее вспыхивающего по малейшему поводу алым румянцем лица с правильными и благородными чертами. Ее густые светло-каштановые волосы и необычайно прозрачные глаза делали ее поистине красавицей. Вся она, развитая не по летам, крепко и хорошо сложенная и грациозная, казалась не прекраснейшим из творений земных, но ангелом, достойным кисти Веато Анджелико".
Представляя себе свою героиню столь возвышенным образом — что сейчас кажется нам несколько картинным — ее первый биограф, тем не менее, не хотел сказать, что она стала святой потому, что была красива. Скорее, он представлял себе ее красивой потому, что она была святой.
Эта попытка, наивная, но вполне понятная, диктовалась желанием подчеркнуть во что бы то ни стало в физическом облике душевную красоту, или, лучше сказать, красоту тела, освященного благодатью.
Однако, с улыбкой отмечая это, мы должны сказать, что такой прием был менее произвольным, чем сегодняшние попытки доказать, что Мария Горетти не может быть святой, потому что на самом деле она была некрасивой, бедной, жалкой девочкой, чумазой и необразованной.
И если справедливо, что мы должны уважать все исторические факты, чтобы не приписывать их необоснованно благодати Божьей, то в еще большей степени мы, христиане, должны уважать могущество и свободу благодати Божьей и не можем допустить, чтобы для нее могла быть препятствием человеческая нищета.
С другой стороны, делать из скромной внешности и скудной интеллектуальной жизни Марии Горетти вывод о ее нравственном убожестве (презрительно называя ее, как это делалось, "жалким тупоумным лягушонком", "несчастной девочкой, задавленной собственным невежеством и невежеством окружающих", "претерпевшей мученичество из-за своего скудоумия и невежества") означает ничего не знать о бесконечной любви Бога ко всем Его творениям и о необоримой силе, с которой Он может привлечь их к себе.
Из этого вытекает все остальное.
Итак, Мария Горетти была девочкой, которой еще не исполнилось и двенадцати лет. Действительно, в детстве она знала страдания и лишения, а иногда и горе; действительно, она не умела ни писать, ни читать; действительно, она не была красивой, одевалась бедно, ходила босиком, была застенчива и немногословна.
Рассказы о том, как жили в то время крестьяне на понтинских болотах, производят тягостное впечатление. Но расизмом и презрением отмечено описание их жизни как деградации теми, кто находит "жалкими" даже придуманные детьми игры на гумне, теми, кто считает местные семьи того времени, только притонами насилия и животного вожделения, теми, кто думает лишь об издевательствах над детьми или о нелепых и суеверных религиозных обрядах.
Родители Марии Горетти были христианами и дали ей христианское воспитание. Они могли научить ее немногому: некоторым молитвам, нескольким заповедям и рассказам о жизни и Страстях Христа. Они привили ей чувство долга, исполненного из любви к Богу, научили ее уповать на Провидение. Ее мать, переехав в Конку, местечко неподалеку от Неттуно, из своей родной деревни Коринальдо, в тридцать лет овдовела. Она осталась в большом старом крестьянском доме с шестью детьми и с семьей, на паях с которой ее муж купил дом: больным шестидесятилетним стариком и его двадцатилетним сыном.
Они вместе вели испольное хозяйство на земле, которая в первый год — год смерти мужа — дала 300 центнеров зерна и 96 центнеров бобов. Тем не менее расплатиться с долгами семье не удалось.
Поэтому мать работает в поле, а заниматься домашним хозяйством приходится Марии: она носит воду, готовит еду, присматривает за братьями и сестрами, чинит и штопает белье, покупает все необходимое. Она не умеет вести долгие духовные беседы и не чувствует в них потребности. Но, как вспоминают люди, ее знавшие, ее слова отмечены вековой народной мудростью и исполнены веры. В самые трудные минуты она ободряет мать, говоря: "Мужайтесь, мама, чего вы боитесь? Теперь мы уже большие! Лишь бы Господь послал нам здоровье! Провидение поможет нам. Как-нибудь проживем!".
Эти смиренные слова отмечены величием духа, хотя девочка говорит только на диалекте…