Воструха-старшая убирала со стола пустую посуду, оставила только жбан пива хмельного да блюда с пирогами. За большим столом много народу всякого собралось, праздник нежданный выдался!
Бурмил, братко младший Мороза Стрибоговича, объявился!
Да в компании двух богатырей известных, Вадима и Ивана.
Конечно, и Славен пожаловал с молодой женой Поляной, или, как ее звали на яви, Полиной. Рогдай всем семейством, с женою и детками.
Пригласили и кумовьев: водяника да Фрола-коваля с женами, те аккурат покумовались, нарекая младенчика, в семье коваля намедни рожденного.
Ближе ко входу в горницу, по краешку лавки, расположился еще один перевертыш — Белогор, матерым волком тот оборачивается, он муж хозяйки деревни лесных оборотней.
Рядышком с ним мельник пиво пьет, хранитель нынешний при кромке, отец Степаниды.
Марина Моревна собственной персоной, в своем прекрасном обличье.
Напротив нее место пустовало: Кощея звали, но тому совестно было после содеянного на пир являться, богатыми дарами повинился.
Домочадцы местные: вострухи старшая да младший, домовушка с хозяином, овинники, полевик с семейством да полуденницей, ну и Власенька с Федором, воспитанники.
Мороз во главе стола, в красном углу, сидит, брат его Бурмил по праву руку.
По леву руку племянник, сын братов, повелитель ветра восточного, юный парень в белых одеждах,
Фудзин. Ни разу отца покуда не видывал гость новый, но приятный, воспитанный да степенный.
Рядом с Бурмилом третий сын его, повелитель ветра западного, в зеленом весь. Веселый парень да добрый. Припегала, отца видя, открыто радуется да от матери приветы передает, шепотом, чтоб не обидно другим братьям было.
Второй по старшинству сын, Посвистом нареченный, покровитель ветра северного, напротив отца сидит, в глаза тому глядит тревожно: всё ли у батюшки ладно? Строг Посвист нравом, но чуть ли не крепче всех отца любит, боле всех беспокоился о его, Бурмила, пропаже. Везде искал, тем самым болезни да невзгоды на явь навевая. Вот ведь судьба, его же мать всю ту кашу и заварила из-за гордыни своей да тщеславия.
За это, к слову, сидит она в тереме, Кощеем наказанная. Но повелитель ветра северного сердце имеет доброе и думает просить поддержки у отца, чтоб тот помог упросить дружка своего бывшего, Кощея, маменьку на волю выпустить.
Воструха-старшая покосилась на второго Бурмилова сына, мысли угадала. Покивала самой себе: это, конечно, нужно, и не из жалости даже, у всех в мире свое предназначение и обязанности. У всех разные, кому-то лечить, кому-то помогать хлебу расти, кому-то дождем поливать. Кому-то хворь насылать. Но вот такой обязанности, чтоб промеж своими, кромешниками, раздоры да клевету сеять, нет! За то и сидит Морена под замком, наказанная.
Рядом с Посвистом старший сын Бурмила — Тепловей, не очень его любят на яви, так как часто приносит с собой жару да засуху, но, как ни странно, со вторым братцем дружат они, друг друга не обижая и не соперничая.
— Дедушко, — обратился Федор к Морозу, — а можно мне спросить? А то мочи нет, любопытство гложет.
— Ну, спрашивай, отрок, коль гложет, — улыбнулся Мороз, а Моревна головой покивала: хороший отрок растет, вежливый, с понятием. Добрый хранитель будет на смену старому привратнику.
— Я спросить хочу, — чуть засмущавшись, начал Федор, — вот вы все Бурмила любите и, как я понял, искали его долго и по яви, и по нави, тот же Кощей в содеянном раскаялся, а как вот так вышло, что найти его никак не могли? А нашли да освободили его богатыри наши, люди простые, никакой волшбой не владеющие?
Многие с интересом уставились на Мороза. Отрок озвучил вопрос, который многих волновал, но ответила Марина Моревна:
— Я скажу, чтоб понятней было. Вот смотри, Федор, ежели ты что-то во гневе в сундук запрешь, ключ выкинешь, а сундук в море-окиян бросишь, где его тебе потом искать?
Все понимающе покивали, а Марина продолжила:
— Вот так и у Кощея вышло, приковал он Бурмила к дубу вековому цепью зачарованной да закинул тот дуб вместе с поляной на саму-саму кромку, считай на явь, куда кромешникам ходу нету, ветрам из-за чар наведенных не видно, в блюдечке моем по той же причине то место не отражалось. А в яви та полянка доступна лишь в полнолуние, и видеть да ступить на нее мог только обычный человек. Но какой же человек осмелится темной ночью в нечистый час по лесу шляться? Да еще когда стоны такие жуткие раздаются?
— Только наш бесстрашный богатырь русский да отбитый на всю башку Фрол Чума, пожалуй, — вставил свой грошик сын фейри.
Фрол глянул на него недобро, обещая некоторым юнцам зеленым «ужо всё припомнить». Припегала заткнулся.
— А как же сняли ту цепь зачаровану богатыри? Да Бурмила освободили?
— Э… А это так было, — начал богатырь Иван-царевич. — Достал я свой меч-кладенец, подхожу к дубу, чтоб цепь перерубить, а Вадька, сердобольный-то наш, говорит: не трожь, ты дуб покалечишь!
— Ну да, это ж дерево, живое оно, — продолжил Вадим. — Стал просить я у дуба разрешения перерубить ту цепь…
— А это дерево ему в ответ знаете что? — Иван обвел взглядом присутствующих. — Нет, говорит это дерево! Не дам, говорит, цепь рубить — и давай меня за ноги корнями хватать! Вот я тут чуть не обос…
— Ну да, — улыбнулся Вадька. — Я сам перепугался знатно, когда корни зашевелились как живые да из земли повылазили. Но рассудил так: всему причина должна быть, верно ведь? Вот я и стал пытать у дуба ту причину…
— И вы знаете, что тот сказал? — Иван перехватил рассказ, пользуясь тем, что Вадька решил пивом горло промочить. — Молвит эта громадина: пока эта зачарована цепь на мне, говорит, меня кабаны не трогают! А то так они ходят, желуди, что с меня падают, роют и корни мои тревожат!
— Конечно, — заступился за дуб Вадька, — ему же больно было. Стали мы думу думать, как тут быть. И Бурмила освободить надо, намаялся, чай, и дуб не покалечить, и цепь ту ему как бы оставить…
— И тут появляется этот чертов кот!
— Какой кот? — удивился Федор.
— Такой, что скатерть-самобранку у нас стащить хотел. Котомку-то мы на краю полянки бросили…
— А, корогуша. Это он всегда что плохо лежит тащит. Природа у него такая.
— Ну вот, смотрю, значит, этот ваш корогуша нашу самобранку упереть пытается, я и накрыл его кафтаном. А нечего воровать!
— Корогуша такой вой поднял, что аж леших переполошил, кикимор и даже баб в ближней деревеньке. Потом успокоились все, и корогуша, хитрый дух, придумал украсть у дуба часть коры его толстой да пару веток нижних. Ну и украл, ловко так! Цепь провисла свободно, и мы Бурмилу выпутаться помогли, да и всё…
— А кот чертов потом всё по этой цепи дуб кругом обхаживал да приговаривал…
— Хорошо ему, оказывается, от той ворожбы, что на цепь наложена, что обычному коту сметанка!
— Ну вот и всё вроде… — закончил Иван.
— Хех, да не совсем всё, — взял слово сам Бурмил. — Представьте, други, очутился я наконец на свободе. Жрать хочу — мочи нет! А у этих олухов, прости праматерь, скатерть-самобранка! А они мне: не работает она! Совсем! Сначала горшок с постной кашей поставила, а потом и вовсе хлеба корку!
А я им говорю: а что вы думаете или говорите, когда скатерть разворачиваете? А оне мне: да так, говорят, поснедать чего-нибудь… А потом Иван говорит: хлеба хотелось. Хоть корочку! Вот ведь дурни, это ж вещь не простая, тут что пожелаешь — то и получишь!
— Ну ты, дядько Бурмил, и пожелал…
— Да. Я пожелал. Я боле восьмидесяти лет не жрамши был. И пожелал: и рябчиков жареных, и фруктов заморских, и огурчиков соленых, ну и вина сладкого, да еще молочка парного захотелось очень…
— Ага, а потом мы еще три дня животами маялись, пока Славен не прилетел да не принес нам настойки от тетки Степаниды. А то ведь так и не дошли бы до Лукоморья, — под общий хохот закончил Вадька.
Глава семнадцатая