****
Гости действительно прикатили аж на двух тройках, и еще одна коляска вороными кобылами запряжена. В коляске трактирщик Мироныч с женою приехал, его коляска. Он-то тут каким боком? Не иначе как для солидности позвали.
— Здорово! Здорово живи, Катерина! И детки твои, и внуки! И дай вам с Лукой господь правнуков дождаться!
— И тебе, Мироныч, не хворать! И вам доброго здоровья, гости дорогие!
Гости коляски да коней у ворот оставили, дальше пешком прошли, обычаи понимают, вежество проявляют. Поздоровались чинно, порядком. После Мироныча жена его, потом купец Костя Грек, потом баба, после мужик седой, следом гусляр, а после всех Ратмир, зачинщик переполоха.
Мироныч подошел расцеловаться по русскому обычаю и пояснил свое присутствие в странной компании.
— Вот друг мой, Белогор, — Мироныч кивнул на здорового полуседого мужика, что приехал с седой статной бабой и молодым темно-русым парнем на первой тройке, — решил племянника женить…
Вон оно что. Племянника, значит. А та баба — тетка, что ль? Али бабка? Нет, для бабки молода… Перевертыши. Все трое со статью, поджарые, взгляд внимательный. Волосы не стрижены под горшок, как у наших мужиков, а длинные и ремешком в хвост завязаны, а у бабы в узел на затылке скручены.
— …а я ему и говорю: сваты нужны! Как без сватов? Кто ж о женихе расскажет? Кто речь вести будет?
Вот мы с Матреной Ильинишной и вызвались сватами.
Ага, сами вызвались, значит. И за что вдруг такой почет перевертышам? Или Мироныч заручиться какой-то выгодой хочет? Не иначе. Вот и Грек тож тут не просто так!
— Моя жена и я их семью хорошо знаем…
А кого, прости господи, ты, Мироныч, плохо знаешь?!
— Костя вон с твоим мужем не один год в караване ходит…
Вот ведь льстец, умеет беседу вести. Так завернул, что не Лука в обозе у купца, а как бы купец в караване у Луки!
— Да и мы знакомы часом.
— Да вы проходите, гости дорогие! Сейчас на стол соберем, хозяин придет, двор да хозяйство вам покажет, потом сядем обедать да поговорим ладком!
Любава рассматривала гостей из окошка высокого терема. Отброшено в сторону вышиванье, дыханье затаила, смотрит, слушает. Что там удумал еще Ратмир? Как прогнала тогда его Любава, так и не виделись. Братья сказали, с родней ругался? Неужели решил с людьми жить? Любава прикрыла приоткрывшийся рот ладошкой. Как так? Неужто так полюбил крепко, что из роду уйти решился? Девушка вытянула шею, выглядывая дальше в окно. Вот отец с дядькой Карпом идут, торопятся аж вприпрыжку, а коляски увидали — на степенный шаг перешли, важничают. А самих любопытство разбирает, даже из терема видно, как носы вытягиваются в сторону ворот, но чин мужи держат.
Любава захлопнула окошко, кинулась к сундуку — наряжаться! Позовут ведь, а она, невеста, не наряжена.
Тем временем Лука с Карпом в ворота зашли величаво, поздоровались со всеми, облобызались троекратно, прошлись по двору, Лука хозяйством похвастался, о погоде поговорили, об охоте да торговле, тут Катерина и за стол позвала.
За столом гости хмельного не пили, только пригубили слегка, жених с родственниками аж чуть передернулись, Константин — вот как уже лет десять не пьет, Мироныч, видать за компанию, воздержался. Зато гусляр за двоих медовуху пил да прихваливал.
Мироныч соловьем заливался, какой распрекрасный жених у них, красивый и работящий, охотник ловкий, хмельного не пьет, детишек любит, старших уважает, сирых да убогих не обижает, богов почитает! Такой хороший — хоть до болячек прикладывай! Лука слушал внимательно: всё вроде хорошо — и люди ладные, и гостинцы достойные, но какая-то мысль всё покоя не дает, вертится где-то, как мошка назойлива, но не словишь.
Вот уже Мироныча жена, Матрена Ильинишна, вступила в беседу — давай Любаву чествовать… И тут сидящий по леву руку от хозяина Карпуша Курощуп озвучил шепотом мысль ускользающую:
— А чегось оне бога во множестве поминают? Басурмане, что ли?
И тут до Луки дошло. И сложились мысли. Многобожие у них — это раз. Про то, какой жених пахарь, — ни слова не сказали, зато охотник ловкий, это два-с. Третье — что от хмельного нос воротят.
А самое главное — это кони! Таких коней Лука лишь однажды видал, кажись на стольной ярмарке, и торговец тогда огромную цену за них ломил — потому что и зело выносливы те кони, и стужи не боятся, и едят хоть осоку, хоть камыш жуют, и по лесам никогда ноги не переломают. А редкие они, потому как только у волков-перевертышей есть такая порода!
У волков-перевертышей!!! Лука окинул взглядом гостей, те глаза не спрятали, не усовестились. А жених так твердо, открыто в глаза глянул — ясно, что на своем стоять будет. И зубами камень грызть.
На своих домашних посмотрел. Да все тут всё знают! И Катерина, лохá такая, тоже знала! Ах, Любава вертихвостка! У той уж всё сговорено и слажено с этим мохнорылым!
Лука одним махом осушил чарку. Что делать? Что делать-то?! Перевертышей в таком деле обидеть — себе дороже быть может, это раз. Второе энто то, что Любава упряма, как тот баран, и так и будет женихов гонять.
Видать, слюбилась с этим пронырой хвостатым. Третье… А, да что там, ее жисть! Ей жить! Лука махнул еще чарку и посмотрел на гостей уже по-доброму…
Те это учуяли и тоже расслабились, заулыбались.
— А чьих вы будете, гости дорогие? Какого роду-племени? — воспользовавшись паузой, спросил Лука.
Беломор степенно утер усы да бороду.
— Изверглись мы из рода оборотней, того, что на западной стороне живет, по ту сторону Ярыни. Живем своим порядком. Людей не едим, — женихов дядька белозубо улыбнулся, — коней разводим, мед варим, мех добываем. Торговлю ведем мало. С людьми не роднимся, почитай, вот только ее мать, бабки моей, — перевертыш кивнул на гостью, — взяла в мужья человека.
Ого! Даже не бабкой и тем паче не теткой приходится та баба жениху, а, выходит, прабабкой! Катерина аж неприлично глаза на ту вытаращила. Баба-перевертыш понимающе улыбнулась.
— Но, видать, кровь проснулась в нашем мальчике, — наконец взяла слово старая. — Полюбил без памяти красну девицу. Даже наперекор семье пошел. А у нас мужи однолюбы, одну пару выбирают, на всю жизнь. И ничего с этим не поделаешь. Да, Лука, не поделаешь.
— А что… как тебя величать, почтенная?
— Аведой зови, Лука.
— А что, Аведа, девку-то и не спросят? Мож, она того, не согласная?
В сенях что-то упало.
— Что ее спрашивать-то? Красна девица уж уши все в сенях стерла, а сердечко-то стучит так, что на дворе слышно. Люб ей наш мальчик. — И гордо добавила: — По-другому и быть не могло!
Неожиданно все выдохнули, спала тревога. Лука поставил на стол чарку, разгладил перед собой чистую скатерть.
— Ну что, Ратмир, пойдешь ко мне в примаки?
— Пойду, батько, — твердо ответил Ратмир.
Лука поперхнулся. Ну точно ужо всё промеж ними сладилось! Вот лярва.
Глава двадцатая
Над границей тучи ходят хмуро,
Край суровый тишиной объят.
На высоких берегах Амура
Часовые Родины стоят.
Из песни военных лет
Прошел в западных землях великий мор, и, если помыслить, нет другого пути тамошним королям, как идти с войной на богатый край русский. А то ведь, не ровен час, гнев народа голодного на своих правителей перекинется, а нет силы крепче и опаснее, особенно если правитель не уважением, а страхом народ держит.
Иван Данилович потер ладонями лицо. Может, так удастся прогнать странное наваждение: такое чувство, что что-то гадкое должно произойти или уже произошло, а ты не знаешь того.
Интуиция? Опыт!
И этот самый опыт, блудный сын ошибок и неудач, кричал ему: «Готовься, Иван, готовься!»