— Держи, вместе с коромыслом
— Да что я, баба, что ли?! С коромыслом! Я и в руках снесу!
Татьяна рассмеялась — как серебро рассыпала — и спросила, переходя на шепот:
— А правда, Игнат, что в вашей семье бабы белье не стирают, а просто на реку относят, и ундины им сами моют?
— Правда, — улыбнулся Игнат.
— Ой, а это что? Колдовство какое? Твоя мать ундинам да мавкам указчица?
— Ты что? Смотри, матери того не ляпни, а то пришибет слегка. Нет, конечно! Тетка Марыся им указчица.
— А как так тогда?
— Да было дело. Я мальцом совсем был, что-то родители то ли отмечали с водяником, то ли просто на реке были… А, вспомнил, мать стирала как раз тогда! И водяник аккурат там очутился. С болотником вместе. Что там было, не знаю, но тетка Марыся шибко мужа своего приревновала к матери, а батя и водяному, и болотнику горячих навешал. Но дружба у них не порушилась с того. Только тетка Марыся до сих пор не любит, чтоб, значит, наши бабы на реку ходили, потому ей проще приказать своим, чтоб белье помыли. А болотник не женат, кажись, или жена у него не ревнива, он, наоборот, наших баб да девок привечает, дорожку им всегда сухую стелет да все кочки ягодами посыпает.
— Чудно как, Игнат…
— Ничего, привыкнешь. Тебе даже понравится. У нас девки даже по воду не ходят!
— Ну ты скажешь тоже! Скажи еще, ведра сами ходят домой!
— Скажу, так и есть! — рассмеялся Игнат и припустил по тропинке, уворачиваясь от Татьяны, что шутя пыталась огреть его коромыслом. При этом даже воду не расплескал, однако!
Глава двадцать первая
…Просыпается с рассветом
Вся советская земля.
В. Лебедев-Кумач. «Москва майская»
Проснулся Славен на перине, потянулся сладко, подошел к окну, распахнул ставни, выглянул в окно. А на улице — белым-бело! Это в травень-то! Что за чудеса? Мороза нет, наоборот, под первыми лучами Ярилы стремительно тает снег.
Ну, тает и тает. И бог-то с ним. Надо подниматься, делами заниматься. А что там со снегом — так узнается вскоре, домовик-то наш любопытнее Варвары, зато все новости доносит сразу.
Снег и правда припорошил Лукоморье.
А дело было так.
Сидел-сидел Бурмил на заимке, глядел в окошко, тосковал. Потом собрался на закате… и только перышко сизое на лавке осталось. Бурмил при необходимости соколом оборачивался.
Полетел Бурмил в земли восточные, к Желтому морю, к высокой Фудзи горе, искать свою любимую.
Холодно, очень холодно в высокогорье, леденящие пальцы под одежду забираются. Сжимают неосторожным путникам сердце. Царствует тут прекрасная Юки-онна.
Встретила сына Стрибогова, чуть правую бровь приподняв насмешливо:
— Доброе утро, господин.
Однако ладони перед собой сложила и голову чуть склонила в знак почтения.
Так же, по-прежнему, ослепительно белы ее одежды, легка не оставляющая следа поступь, чисто и бело лицо ее, только, как капелька свежей крови, губы яркие. Шелком черным волосы по спине струятся, но, как ручейки среди гор, пробиваются то там, то там серебряные нити. Да и под глазами залегли синеватые тени, резче складки возле рта стали.
Стоял Бурмил, смотрел и оторваться не мог.
— И тебе доброго утречка, Юки-онна… Как смог, так прилетел к тебе…
— Долго же ты летел, сокол ясный. Успела я тебя позабыть.
Камнем ухнуло сердце у Бурмила, потом поднялось тихонечко. Врет, врет ведь, плутовка! Это на нашей стороне кромешники не лгут. Не потому, что не дозволено, а так уж впитали в себя, и по-другому не по природе им. А вот на восточной стороне лгут как дышат, особенно когда им это надобно.
Вон и у Юки-онна озера прозрачные в глазах стоят и порозовели бледные щеки, то-то безразличен он ей. Ага!
Стрибогович не очень умел длинные слова говорить, а когда волновался, и вовсе язык проглатывал.
Взял он снежную женщину в охапку, положил на плечо и перенес к морю-окияну теплому, под небо звездное, где песок белый, как снег, а ночь черна, как волосы любимой.
— Как же я скучал по тебе, лада моя! — сказал Бурмил ласково, зарываясь лицом ей в волосы.
— Так скучал, что за восемьдесят лет и весточки не подал! — кошкой зашипела Юки-онна.
— Так в плену я был, милая, в оковах зачарованных!
— Зачарованных новым любовником твоей бывшей жены! С ее подачи, между прочим!
— Как тосковал я, милая! Как вспоминал наши ночи нежные…
— Оставил меня беременную! Последствиям ночей тех, почитай, восемьдесят годочков сравнялось!
— Я так рад, что ты подарила мне сына, любимая моя!
— Ничего я не дарила тебе! Ты бы попробовал с ним сладить первые пятьдесят лет! Все великие драконы Поднебесной на глубины глубокие подались! Все ветра восточные покорились под его руку. А что он творил! Что творил! Повздорил с морским царем, послал тот огромную волну! Так этот малец посадил царя морского на гребень волны и отнес на самую высокую гору! Еле сняли его потом оттуда! Выпороть мальца хотела, да тот к деду сбежал. Тебя разыскивать!
— Ну, пошутковал парень малость. Да и что взять, безотцовщиной рос…
— Пошутковал?! Ну знаешь! А почему он рос безотцовщиной?
— Потому что я дурак…
— Да!
— Потому что кретин, идиот недостойный, потому что тебя одну оставил…
— Да!
— Не по своей вине…
— Да!
— Потому что ты меня любишь… И хочешь, чтобы я поцеловал тебя…
— Да!.. — по инерции воскликнула Юки-онна и не успела опомниться, как накрыл ее губы Бурмил жарким поцелуем…
— Вернись ко мне, милая…
— Нет!.. Нет веры тебе! А вдруг опять какая твоя бывшая козни строить начнет?! У меня ребенок!
— Ребенку нужен отец!
— Забери его к себе! Пусть теперь тебе нервы помотает, тебе да твоим родственникам!
— Ему и мать нужна…
— Мне нужна полноценная семья. И папа, и мама, — сказало великовозрастное чадушко в белых одеждах, стоя на линии прибоя морского.
Глазки долу опустил, чтобы пляшущих там чертей не видно было.
— Ока-сан, пойдем с нами, там хорошо, там родственники дружные, не грызутся промеж собой.
Юки-онна переводила глаза то на Бурмила, то на сына. Потом глаза сузились, а на лице недобрая улыбка появилась.
— Сговорились промеж собой, значит?!
— Нет, любимая.
— Нет! Ока-сан!
— А как же ты, сыночек, тут оказался?
— Так услышал тебя, мама!
— Лучше бы ты ото-сана своего услышал! Особенно в первые пятьдесят лет после появления на свет! Я бы его из-под земли достала!
— Из-под земли-то меня любой кромешник бы достал, да не могли достать, освободили меня богатыри русские. Но если бы это ты была, было бы приятнее. А я на яви, почитай, был! В месте зачарованном!
— Не напоминай мне об этой суке!
— Так я вроде и не напоминал…
Фудзин тем временем обошел по кругу родителей, отчертил чертой, подул с ладошки, и перенеслись они все вместе прямо к Морозу Стрибоговичу на двор.
— Ты вечно по-своему всё хочешь сделать!.. Как будто твое только слово правое! — рассерженной кошкой шипела снежная повелительница и вдруг поняла — уж не песок да окиян рядом, а трава да двор богатый. — Здравствовать вам, почтенные!..
— И тебе здравствовать, кромешница! — поздоровался с гостями Мороз. — Что кричишь-шипишь, лес пугаешь? Идите-ка вы сейчас в баньку, потом почивать, а утро вечера мудренее…
Наутро выглянула воструха-старшая в окно и молвила:
— Страсть-то у Юки-онна сильнее, чем у Бурмила, вона как снегом присыпало… Знать, девочка родится…
****
— Эко как на дворе присыпало… Снег летом! Чудны твои дела, Господи… — Отец Михаил стоял на искусно украшенном резьбою крыльце церкви. — Значит, венчаться будете? Хорошее дело, сын божий, ты удумал…
— Перевертыш я, батюшка, повенчаете ли? — Ратмир склонил набок голову.
— Все мы дети его, всё, что на земле создано, всё по воле Его. Аль с Его благословения. И кто я такой, чтоб Его воле перечить? Повенчаю… А это вот, — отец Михаил протянул на раскрытой мозолистой ладони маленький деревянный крестик, — носи на шнурке шелковом, при себе всегда. Как гнев сильный или волнение душевное почуешь, сожми его в ладони, всё и уймется, чтоб, значит, оборота нечаянного не вышло.