Глава глава двадцать вторая
Встреча прошла в теплой
и дружеской обстановке.
Из хроник
Бояре бранились уже более часа. Упарились. Мирон Собакин снял шубу летнюю, остался в одной шелковой рубахе. Другие высокие шапки на затылок сдвинуты, у некоторых даже попадали, боярин и Силантий Рыльский сопели и пихались животами, и это было самое мирное выяснение отношений. Курбатов Семен лупил палкой по спине Антипа Шубского, а тот, в свою очередь, вцепился Курбатову в бороду.
Царь был на стороне Курбатова. Привстал на возвышении, ловким ударом посоха отправил в нокаут Антипа, отставил посох в сторонку и мощным голосом — натренировался за столько-то лет — взревел:
— А ну, сесть, сучьи дети!
Царский рык подействовал, бояре опомнились и расселись по местам.
Царь тоже уселся на кресло и, окинув взглядом тяжело дышащую братию, укоризненно покачал головой.
— Это что ж вы делаете, вредители? Вас сюда зачем позвали? Совет держать. А вы что делаете? Склоки устраиваете? Спорите, кто сидит к царю ближе? Да хотите — я трон посреди залы поставлю, а вы кружочком рассядетесь? Или нет, так не пойдет. Будете собачиться, кто на царский лик смотрит, а кто задом любуется. Только если мне вертеться промеж вами, как щенку за хвостом. И ведь что дело? Ведь не ко мне, царю, вежество проявляете, и не ценность для вас ближе к моей персоне быть и слышать меня лучше, а свою значимость подчеркнуть хотите.
Бояре окончательно примолкли.
— Пользуясь тем, что притихли вы, скажу я следующее: идет на нас рать. Великая. Что делать будем, бояре?
Царь цепко вгляделся в каждого и с прискорбием заметил, что ни для кого из бояр это новостью не было. Напротив, почти все подняли глаза к потолку, словно ища там заготовленную дома речь.
— Ну и что, что рать, царь-батюшка? Завсегда басурмане наше порубежье треплют. Так всегда было и будет, придут, потреплют и уйдут.
Так, этот сути дела не разумеет. Про басурман думает. Словно забыл, что уж десять лет, почитай, как мир с хазарами стоит. А что говорить? Торгу с теми боярин не имеет, вот и стороной ему.
— Понял тебя, Погорельский, твоя хата с краю, ты, как всегда, думаешь — тебя не затронет.
— А что, батюшка, ты думаешь гяурам отпор дать? — не веря в хорошее, спросил Собакин.
А вот Мирон более осведомлен, да так и есть — и земли его к порубежью ближе, и племянница его за сыном воеводы Новогородищева замужем. Этот заинтересован не дать свою землю на разграбление. Молод еще, едва сорок пять лет минуло, хороший мужик. Но сколько таких, человек шесть? Из двадцати?
— Нет, негоже нам сейчас вмешиваться, батюшка, крестьян с земли срывать…
— Негоже, царь, только вот сев закончили, хлеба подымутся, покос начнется…
— Это когда ж нам успеть рать собирать?
Так, запомнить, кто там такой осведомленный о близости вражеского полчища.
— А Андрей Душной прав! Пока соберем, пока дойдем…
— От приграничья головешки останутся.
— А где Лисовский-то Гаврила? Чего его нет?
На маразматика Гайдуновского шикнули и объяснили, что Гаврилы нет в живых уж, почитай, десять лет, а именье его пожаловано Борьке Енсену. За заслуги и в приданое за дочкой Гришкиной. Старик слушал, раскрыв рот.
Перипетии семьи Лисовского были интереснее, чем басурмане. Вон раньше басурмане каждый год на
Русь ходили, а бояре столбовые не каждый год мрут.
Бояре высказывались, страсти накалялись.
Мирон Собакин оживился. Тот воин крепкий, любит мечом помахать. Да и сын его, Зиновий, хоть и молод зело, но и на мечах силен, и в кулачном бою крепок. Даже дочь малолетняя не как барыня растет: десять лет, а в седле как хазар держится, а кнутом владеет — аж загляденье. С одной стороны, срамота для девки, но Собакины пресекали все толки о дочери и сестре однозначно — кулаками.
— Цыть! Тати! На этот раз всё без вас решено! Походу быть! — вынес свое обдуманное решение царь.
Не слепой он. Видит, что мутят что-то бояре, интриги плетут с иностранными послами. Вот и пусть свои грошики на дело правое пустят, а не на заговоры всякие. А кому на своем заду в думной палате не сидится, подраться хочется, так милости просим! Поле бранное ждет вас!
Царь и сам-то догадывался, но тут намедни Либрей, черт лысый, захаживал. Странный человек. Вроде из благородных, но торгует половчее купца первой гильдии. Вроде из тевтонов, но по-русски не как немец, а внятно и разумно мысли излагает. И вот он, Либрей, прямо упредил о нашествии своих же соплеменников. Или не соплеменников. Черт их разберет, гяуров.
Дума опять зашумела встревоженным ульем.
— Цыть, я сказал! Рать собирать не будем. Отправятся бояре те, чьи земли к порубежью ближе, с дружинами. И доберутся быстрее, и прокормиться им проще будет. Пойдут по воде. На лодиях! А вы, дорогие мои думные бояре, денег на эти лодии дадите.
Эко бояр перекосило! Что, не хочется не по своему разумению денежки тратить? Знамо дело, совсем ошалели в страсти своей выше всех казаться. Некоторые — любой ценой.
Царь грустно вздохнул. Вот все-таки ладно придумала его прабабка всем возможным наследникам особое воспитание давать. Чтоб с малолетства ни в чем ущербными себя не чуяли и тем самым не возвыситься стремились, а державу укрепить. Ведь что этими твердолобыми движет? Деньги? Не-е-ет. Богатства у них и так в достатке, некоторые, чего скрывать, побогаче царя будут.
А движет ими желание на самую верхушку забраться. Чтоб державу поднять. По-своему, пускай? Опять ведь нет! Чтоб, значит, самым-самым себя чувствовать и пыжиться этим. Одно слово, как индюки на дворе птичьем!
Новый шквал шума захлестнул высокое собрание. Теперь те, кому предстояло идти в поход, в прямом смысле выколачивали деньги из тех, кого сия чаша миновала.
Глава двадцать третья
— Так. Я смотрю, все собрались? — Мороз потер ладошки, заходя в горницу. — Здоровьечка всем! Прошу прощения у уважаемого собрания за задержку.
— И тебе не хворать, Мороз, — поздоровались вразнобой кромешники.
Совет на заимке состоялся, так сказать, в расширенном составе: конечно, хозяева заимки все дружно, даже полевики приперлись; Бурмил с невестой, или, правильнее сказать, с женой; дети его, поди ж, не отцепятся от отца никак. Фейри, маленькая, смуглая, страшненькая, мать третьего сына Бурмилова. Ягая демонстративно прилетела в ступе, правда в своем прекрасном облике. Морена. С Кощеем вместе прибыла, по неведомым дорожкам. Не больно-то тут ждали ее, да как бы бабы в волосы друг другу не вцепились — Морена стерва еще та. Кощей, с гостинцами, даже с дарами, вернее сказать. И чего его скупым кличут? Вот никто так не любит делать подарки, как Кощей! Мельник с дочерью Степанидой, Рогдай-то в крепости, там тоже совет держат. Славена нет, все богатыри там же, на совете, Поляна заместо него пришла.
— Нет Беломора. Еще нет болотника с водяником да Зиновия Горыныча. А так все в сборе, видать, — проинформировала на правах хозяйки домовушка.
— Я здесь, здоровьечка всему честному народу кромешному. — В горницу, осторожно оглядывая собрание, вошел Беломор. — Весьма польщен вашим доверием. — Поклонился в пояс и скромно спросил: — Куда сесть-то?
— Да хоть со мной рядком садись, — предложила воструха-старшая. — Мы не бояре, у нас без чинов.
Между тем Припегала цапнул с блюда орешек и ради забавы подкидывал его, ловя ртом.
— Даже я уже пришел, а их всё нет… Вот! Значит, я не самый безалаберный, как вы все говорите!
С одним орешком получилось, и вечный повеса и разгильдяй взял второй.