— Что хочешь. Что думаешь. Ты царевич. Ты богатырь. Эти люди верят тебе.
Воевода говорил — словно гвозди вбивал, зато мандраж стал отпускать.
— Иван, — воевода взял его за рукав, — нам надо продержаться всего несколько часов. Всего восемь часов. Или двенадцать. Твой отец, он сам идет сюда с войском. С другой стороны идет Бьерн, у него триста воинов, но каждый стоит сотни. Нам нужно всего лишь дождаться их.
Да, дождаться. Как красна девица добра молодца. Почему-то вспомнилась Софья в своем голубом сарафане и ее «я дождусь тебя, добрый молодец!». Софья, Поляна, жена Михаила, мать Кости Грека… Все они там. Нет, они не должны умереть, тем более попасть в плен!
— Братья! Коварный враг в очередной раз проявил свою поганую подлость! Загнанный в угол, он не останавливается ни перед чем! Но напрасно он надеется, что силы добра и справедливости можно уничтожить ударом в спину!
Боже, что я несу… Неужели они мне поверят? Я ведь сам не верю… Я прекрасно знаю, что «силы добра и справедливости» уничтожить легче легкого, даже без особого коварства… и не раз лично наблюдал этот процесс… Хорошо, что нет Славена, он наверняка бы сказал, что я несу высокопарную чушь, или просто ехидно ухмылялся бы, и я бы сразу же сбился, если бы видел… Так… не отвлекаться… Как советовал отец Михаил — от души, от сердца… Или это был Данилыч?
— Трусливые твари из последних сил пытаются сломить наш боевой дух. Что это, если не жест отчаяния, если не последние конвульсии умирающего! Это не небесный огонь! Это дело рук человеческих! А значит, человеческими руками будет и погублено! Всё, чего могут добиться наши враги, попытавшись атаковать нас, это на несколько часов отсрочить свою погибель!
Что я несу! Что я несу! Врагам этих нескольких часов хватит, чтобы выжечь здесь всё дотла! Четыре катапульты, пять тысяч воинов, да, было вдвое больше, но всё равно, они как восставшие мертвецы — на место упавшего встает новый… А нам даже некуда бежать, куда убежишь целым городом?
— Здесь жарко, но разве можно напугать жаром русского человека?!
О боги! Что ж они так громко?!
— Мы же выстоим эти несколько часов?!
Какое воодушевление! Я и сам воодушевлен! Еще громче, друзья!!!
— Разве мы не достойная защита наших матерей и жен?! Разве мы не продержимся эти несколько часов?
Что удивительно, все эти отважные воины, которые сейчас кричат «продержимся», даже не задумываются сколько.
Все-таки хотелось бы знать, сколько часов надо продержаться. Воевода сказал — восемь или двенадцать. Так восемь или двенадцать? Хватит ли их боевого духа на эти несколько часов?
— Мы выстоим! Мы победим! Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!
Как все-таки хорошо получилось! Оглушительный рев четырех сотен глоток. Вскинутые кверху руки, мечи стучат о щиты, звон оружия, глаза блестящие, восторженные, преданные, возбужденные. Боевой дух я им поднял. А кто поднимет его мне? Мамочка! Ну зачем ты меня так долго при себе держала! Грибочков мне, грибочков!
Подлетел Славен на своем ковре.
— Ванька, мы с младшим сейчас в Погорынье метнемся, тебя ковер не выдержит. Держись тут! И не вздумай сдохнуть! Вернемся — в лоб получишь. — И, не слезая с ковра, умчался. Какое Погорынье? Где? Что удумали? Голова отказывалась соображать, а ноги двигаться.
Подошел Данилыч, осунувшийся, прямой, словно проглотивший кол.
— Иван, ты сейчас выйдешь и скажешь речь.
— Я?! — О боги! Наверное, все слышат, как бренчит его оружие. Потому что его трясет. Нет, это не страх, я не боюсь. Я не боюсь. Это не страх, это волнение. Да! Высокое вдохновение битвы! — Что я должен им сказать?!
— Что хочешь. Что думаешь. Ты царевич. Ты богатырь. Эти люди верят тебе.
Воевода говорил — словно гвозди вбивал, зато мандраж стал отпускать.
— Иван, — воевода взял его за рукав, — нам надо продержаться всего несколько часов. Всего восемь часов. Или двенадцать. Твой отец, он сам идет сюда с войском. С другой стороны идет Бьерн, у него триста воинов, но каждый стоит сотни. Нам нужно всего лишь дождаться их.
Да, дождаться. Как красна девица добра молодца. Почему-то вспомнилась Софья в своем голубом сарафане и ее «я дождусь тебя, добрый молодец!». Софья, Поляна, жена Михаила, мать Кости Грека… Все они там. Нет, они не должны умереть, тем более попасть в плен!
— Братья! Коварный враг в очередной раз проявил свою поганую подлость! Загнанный в угол, он не останавливается ни перед чем! Но напрасно он надеется, что силы добра и справедливости можно уничтожить ударом в спину!
Боже, что я несу… Неужели они мне поверят? Я ведь сам не верю… Я прекрасно знаю, что «силы добра и справедливости» уничтожить легче легкого, даже без особого коварства… и не раз лично наблюдал этот процесс… Хорошо, что нет Славена, он наверняка бы сказал, что я несу высокопарную чушь, или просто ехидно ухмылялся бы, и я бы сразу же сбился, если бы видел… Так… не отвлекаться… Как советовал отец Михаил — от души, от сердца… Или это был Данилыч?
— Трусливые твари из последних сил пытаются сломить наш боевой дух. Что это, если не жест отчаяния, если не последние конвульсии умирающего! Это не небесный огонь! Это дело рук человеческих! А значит, человеческими руками будет и погублено! Всё, чего могут добиться наши враги, попытавшись атаковать нас, это на несколько часов отсрочить свою погибель!
Что я несу! Что я несу! Врагам этих нескольких часов хватит, чтобы выжечь здесь всё дотла! Четыре катапульты, пять тысяч воинов, да, было вдвое больше, но всё равно, они как восставшие мертвецы — на место упавшего встает новый… А нам даже некуда бежать, куда убежишь целым городом?
— Здесь жарко, но разве можно напугать жаром русского человека?!
О боги! Что ж они так громко?!
— Мы же выстоим эти несколько часов?!
Какое воодушевление! Я и сам воодушевлен! Еще громче, друзья!!!
— Разве мы не достойная защита наших матерей и жен?! Разве мы не продержимся эти несколько часов?
Что удивительно, все эти отважные воины, которые сейчас кричат «продержимся», даже не задумываются сколько.
Все-таки хотелось бы знать, сколько часов надо продержаться. Воевода сказал — восемь или двенадцать. Так восемь или двенадцать? Хватит ли их боевого духа на эти несколько часов?
— Мы выстоим! Мы победим! Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!
Как все-таки хорошо получилось! Оглушительный рев четырех сотен глоток. Вскинутые кверху руки, мечи стучат о щиты, звон оружия, глаза блестящие, восторженные, преданные, возбужденные. Боевой дух я им поднял. А кто поднимет его мне? Мамочка! Ну зачем ты меня так долго при себе держала! Грибочков мне, грибочков!
Отец Михаил приподнял голову. Огонь с неба больше не падал. «Подтягивают новые бочки с жидким огнем к катапультам», — отстраненно подумал он. Рядом сидел леший, дул на обожженные лапки и горестно вопрошал, отчего он такой дурак и что теперь с этим делать. Заметив, что на него смотрят, лесовик прекратил недостойные завывания и совершенно оглушительным голосом проорал прямо в ухо:
— Ты видел, чо делается?!
— Не ори, не глухой.
Отец Михаил встал на четвереньки, потом, опираясь на палицу, выпрямился во весь рост. Вражеская пехота, сомкнув щиты, медленно поднималась по склону. На другом берегу готовилась форсировать реку конница.
— Смотри-ка, выстроились по всем правилам! — прокомментировал продвижение врага леший.
— Тоже мне, знаток правил боя, — фыркнул батюшка и, услыхав свист стрел, пригнулся сам, свободной рукой увлекая на землю лешего.
— Эй, лешак здесь? — Над площадкой возникла чья-то голова, в которой отец Михаил с трудом, по одному лишь голосу, узнал болтуна Игната. Видать, дело и вправду серьезно, раз даже этот раздолбай сподобился надеть шлем.