На свет вышел рыжеволосый витязь с небольшой бородкой. Одет дорого, но оружия нет при нем никакого, и шапки нет, только пышные кудри золотом полыхают.
— А ты кто?! — крикнул Вадька.
— Ты что, Змея убил?! — рыкнул Славен, хватаясь за меч.
— А ежели и так? — Незнакомец улыбнулся, показывая крупные белые зубы.
— Тогда я убью тебя!
— Он был наш друг! — поддержал Вадька побратима, вставая рядом и обнажая клинок.
У незнакомца поехали вверх золотистые брови.
Спустя пару секунд оцепенения он раскатисто засмеялся.
— Ох, богатыри, ну потешили, ну порадовали! Триста лет на свете белом живу, а друзей досель не имел! Ну, давайте знакомиться заново, други: я Зиновий Горыныч, в своей второй ипостаси — чудо-юдо поганое и Горыныч Змей.
— Так ты что, перевертыш? — первым опомнился Славен.
— Значит, ты живой, Змеюшко? — отошел от оторопи Вадька.
— Да живой, кромешники нежитью не бывают. — Зиновий снова улыбнулся.
— Ну ты даешь, чертяка! — Славен хлопнул его по плечу. — И масть у тебя та же, лещина с золотом!
— Да, вот такое я золотко. Что случилось-то, други? Ведь не праздно вы сюда явились? И не просто меня спроведать.
Спустя три четверти часа, употребив медовухи да закусок заморских (заказывал Зиновий — хорошая таки это вещь, самобранка), обсудили дело непростое. Горыныч слушал внимательно, сосредоточенно.
— Так вот, Змеюшко, идет, значит, рать на нас темная, а нас мало! Вои царя-батюшки подоспеть должны, по Ярыни вниз идут лодии; урманин со своими людьми с низовья на даккарах поднимается. Как быстро дойдут — кто ж знает? Мой тезка, дядя Вадик, уговорился с хозяином Ярыни, дядькой Яриком, и они теперича один снизу, другой сверху корабли тащат.
— Эко? Два водяника договорились? Прям чудно! А вообще, мое имя Зэмистокльз. Можешь меня так и называть.
— Да наш дядька Вадик с самим царем морским уговорился! Да не с одним! Ну и имечко у тебя. Язык сломаешь!
Славен мысленно выпятил грудь, прям гордость распирала за деловитого водяника, словно тот был ему прямой родственник или он сам в переговорах принимал непосредственное участие. Хотя вроде как и не чужой, через Поляну-то? Они-то, кромешники, все ее родней считают. Последнюю мысль Славен случайно высказал вслух.
— Какую то Поляну кромешники родней считают? — с интересом спросил Горыныч. — А имечко у меня обычное, латынянское. На худой конец, если язык за зубы цепляется, по-вашему, Зиновием, зови.
— Ладно — Зиновий Горыныч, — кивнул Славен. — Поляною, или правильно Полиною, зовут жену мою. Она на кромке, на заимке у Мороза Стрибоговича, жила да воспитывалась с трех до шестнадцати лет. А так она дочь боярина Евпатрида Собакина…
Зиновий взглянул на Славена чуть заинтересованнее. Тот меж тем продолжал:
— …и племянница родная нашего отца Михаила.
Горыныч удивленно вскинул бровь.
— А я и не подумал… Вот оно, значит, как заворачивается…
Вадьке жуть как хотелось тоже чем-то удивить «Змеюшку», и он выдал:
— А отец Михаил у нас не промах! Еще тот вой!
— Какой вой? Он же священник? А у вас священники не воинствуют.
— Знатный вой! — отстаивал достоинство отца Михаила Вадька. — Палицу себе смастерил дубовую, а Фрол Чума ее булатом оковал!
Глаза Горыныча постепенно увеличивались в размере.
— И сейчас отец Михаил вместе со всеми на приграничье. Воем стоит! Оборону держит!
Глаза Горыныча приняли обычный размер, а вот брови нахмурились.
— Смотрю, у вас там совсем непросто…
— Да куда ж не проще, Зиновий Горыныч? Машины метательные приволокли — катапульты называются…
— Они бы еще элефантов притащили, — сказал Зэмистокльз.
— Кого? — удивился Вадька.
— Я тебе потом расскажу и картинку покажу, — пообещал Славен.
— И рать у них несметная, а самое плохое — идет с ними всадник на рыжем коне, имя ему Раздор, или Война… — продолжил Вадька.
Зэмистокльз Горыныч еще больше нахмурился.
— Так, други мои. Идемте-ка посмотрим мои припасы, чего полезного поищем.
***
Иван Данилович еще раз окинул взглядом поле предстоящей битвы и повернулся к Ратмиру:
— Идут, значит? Совсем скоро?
— Совсем, батюшка, водяники промеж собой договорились, аккурат в одно время и лодии, и драккары придут.
— Славно! Эх, до чего же славно, дорогой ты мой человек! — Воевода от избытка чувств обнял ошарашенного такой честью Ратмира. — Ну или не человек… — Воевода еще более смутился. — Ну замечательный ты, в общем! Беги теперь на правый край да кого-то пошли на левый, скажи: сейчас вражины переправу делают, мы отступать будем, но так, аккуратненько, не давайте им по берегу лужей расползтись. Пусть больше вперед продвигаются, мы их завлекать станем, а сотники Данилы с Давыдом с обеих сторон будут брать их в клещи. Так слово в слово и скажи! Ну беги, сердешный, беги.
Ратмир побежал. Пока в человеческой своей ипостаси, потом, видать, перекинется. Мужчина потер руками лицо, всмотрелся вдаль.
А в дальней дали происходило следующее.
С севера, подгоняемые западными и северными ветрами и ведомые хозяином Ярыни по воде, неслись драккары Бьерна. Соратники урманина тревожно поглядывали на пенящуюся за бортом воду. К чудесам они уж мало-мальски привыкли, да и не пристало мужам взрослым всякой волшбы бояться.
С юга шли лодии государевы. Сам царь Василий стоял на носу первой лодии, крепко сжимая в руках рукоять меча. Позади толпились ратники и вои, и по лицам видать, что волосы у них стоят дыбом.
Поначалу всё было как положено. Побранились-пособачились, порядились, погрузились и поехали. Чудеса начались, когда приближаться стали к устью Ярыни. Сначала как-то ускорилось течение, потом подул теплый ветер. Потом сильнее подул, и лодии двинулись уж не с течением, а как бы быстрее течения, всё быстрее… Вои забеспокоились, ратники по палубе забегали. А возле царя незнамо как очутились два витязя, красивы не по-здешнему, один хоть чем-то на крещеных похож, а второй — лицо как будто сковородой приложили, волосы черные, высоко подвязаны и в косу заплетены.
Глаза большие, но разрез глаз не наш… Стоит. Зенками своими лупает, а второй молвит:
— Меня зовут Суховеем, царь Василий, а это мой брат Фудзин.
Означенный брат сложил перед собой ладони и поклонился.
— Рад приветствовать вас, славные витязи! С чем пожаловали?
Царь изо всех сил старался не думать о том, что пожаловали витязи на палубу лодии, которая, к слову, на середине реки широкой. Неведомо откуда, совершенно сухие.
— Мы помочь тебе должны, государь.
— Кому дол… — царь подавился вопросом, — кхм… Проходьте, гости дорогие, добро пожаловать…
Если он перекрестится незаметно, интересно, чудные витязи не обидятся, часом? Где-то батюшка был со святой водой… Царь внимательно посмотрел на ноги прибывших. В сапогах. Копыт нет. Царь облегченно перекрестился. Гости понимающе переглянулись.
— Не хотели пугать тебя, царь Василий, но тут уж по-другому никак, — это молвил тот, черноглазый, с косою.
И что «по-другому никак»? Потопить, что ль, хотят? Да нет, сказали, что кому-то задолжали помощь царю… Мысли галопом неслись в голове и на лице отражались тоже.
— Не беспокойся, государь. — Фудзин тронул его за рукав. — Просто прикажи своим людям поднять паруса и отойти с кормы.
Распорядился царь, как было велено, лицо при этом держал каменное, прям как у того ливонца лысого. Рожа бритая, голова как коленка, а лицо завсегда такое, как жабу съел.
Вои держались мужественно, славных мужей подобрал, а вот боярин Собакин даже заинтересованность проявлял, всё поближе к витязям протолкнуться хотел да заговорить. Вправду бесстрашный такой или с колдунами знается? Ведь недаром там, где его, Собакина, да Борькины вотчины, край нечистым считается. Ведь недаром не больно охотно бояре туда свои дружины собирали. Неизвестно на самом-то деле, что там делается.