Этот поход оказался славным и блистательным: Казань была на удивление быстро захвачена, а дабы показать свою строгость повелел Иван Васильевич воеводам своим (сам он, разумеется, в поход не ходил — в Москве оставался) жестоко расправиться с побежденными: всех князей и уланов, поддерживающих Алегама беспощадно, передушить, а самого Алегама заточил с женой в Вологде, а мать и сестер его сослал на Белоозеро.
Правда одна ложка дегтя упала в эту огромную бочку меда — очень обиделся за своего друга и родственника Алегама хан тюменский Ибак, тот самый, который собственноручно отрезал голову хану Ахмату — злейшему врагу Москвы и до этой поры находился с Иваном Васильевичем в самых дружеских отношениях. Он стал напоминать о дружбе и просил освободить Алегама с родней и отправить к нему, но Иван Васильевич хладнокровно рассудив, что Ибак свое дело сделал и, стало быть, больше не нужен, преспокойно отказал ему во всех просьбах. Угрозы Ибак особой не представляет, потому что находится далеко, а вот Менгли-Гирей — гораздо больший друг!
И вот теперь ликующие москвичи видели в солнечном затмении не знак беды, несчастий и войн, а знак падения давнего врага — вот, оно дескать, как: видали — сила нашего князя затмила навсегда казанское солнце.
Одним словом, все заинтересованные лица были довольны: Менгли-Гирей, Нурсултан, Мохаммед-Амин и особенно Великая княгиня Софья Фоминична.
В миг солнечного затмения она находилась в тихом, темном подземном переходе, и в то время как снаружи угасали солнечные лучи, она ощущала здесь невидимый, но волшебный свет лучей, исходящих от святыни, о которой никто кроме нее не знал.
Она вспоминала дядю, отца и его слова о Великом третьем Риме.
Она молилась и благодарила Богородицу за то, что еще один шаг в этом направлении сегодня совершен…
… В то время как на улицах Москвы плясали и веселились, в Волоколамском монастыре шла заутреня. Однако самое главное лицо — основатель и настоятель Волоколамского монастыря игумен Иосиф на этот раз не участвовал в службе.
Он принимал гостя и немаловажного.
Архиепископ новгородский Геннадий прибыл еще с утра и сперва они беседовали в трапезной, а после затмения, когда солнце вновь позолотило маковки монастырской церкви, оба священнослужителя решили прогуляться и углубились внутрь монастырского сада, разговаривая о чем-то оживленно, но негромко, хотя эта мера предосторожности была излишней — в саду кроме них никого не было.
— То, что ты рассказал мне — очень важно: впервые за много лет нам, наконец, удалось увидеть их в лицо — сказал Иосиф.
— Это еще не они, это самый низкий слой и, как оказалось, они знают очень мало.
— Наум покаялся?
— Покаяться-то покаялся, да толку с того нету. Книжки, которые он назвал, нам с тобой давно известны — астрология там, кабалистика… А про остальных еретиков он ничего не знает — это мы точно установили.
— Ну, хорошо, а сообщники?
— Он назвал только четверых и получается так, будто были они сами по себе: их всего тут в Новгороде пятеро и никого больше знать не знают. А что, мол, книжки еретические читали, да разговоры вели так это, мол, по глупости бес попутал. А что грамоте иудейской учились, так это, мол, для того, чтоб книжки читать, что на том языке написаны.
— Но ты же сам понимаешь — так быть не может. Наверно, кто-то из пяти — хотя бы один кто-то! — должен был знать того, кто давал им эти книжки, кто соблазнял их в тайную веру, — Иосиф глубоко вздохнул и сказал: — Очень плохо ты сделал, что не посадил всех под замок.
— И этого Наума и тех четверых я пытал по всей строгости — они во всем покаялись. Мало того, они были арестованы…
— …Но тут же отданы на поруки!
— Поручители — люди надежные, как я мог думать, что этот Наум со своей компанией так их подведет и утечет… Я боялся, что вообще в Литву побежали, но по верным донесениям — в Москве укрылись где-то…
Иосиф вздохнул.
— Ну что ж, все в руках Господа. Это уже кое-что. Мы знаем, какие книги они читают — это раз; мы знаем, что вся эта их компания разбита на группки по пять человек и только один из пяти знает того, кто управляет ими сверху — это два; и, наконец, по книгам, которые они читают, и по признаниям можно судить хотя бы относительно об их стремлениях — это три. Скажу тебе прямо, Геннадий, если мы не выжжем их как заразу каленым железом…