— Тебе это великолепно удалось, и теперь мне снова нужна твоя помощь. Видишь ли, недавно до нас дошли слухи, что сыновья хана Ахмата собирают войско на нашего друга и союзника Менгли Гирея, и я попросил Бориса и Андрея, чтобы они выделили своих воевод на помощь нашему другу. Борис сразу же послушался меня, а вот Андрей… Андрей… не сделал того, что я просил. Я хотел бы поговорить с братцем по-семейному, полюбовно, понять его, — и вот я пригласил его в Москву. Он здесь. Он приехал со своими людьми и, мне кажется, боится меня. Я тут давеча на обед его приглашал на завтра, а внятного ответа не получил. И вот я послал за тобой. Мой дворецкий князь Петр Шестунов проводит тебя и укажет дом, я думаю, что если ты, именно ты, скажешь ему, что он может не опасаться своего старшего брата, тебе он поверит.
— А он, действительно, может не опасаться, государь? — спросил Картымазов, смело глядя в глаза Великому князю.
— Я и тебя приглашаю на этот обед. Все будет на твоих глазах. Отправляйся, старый воин, он послушает тебя. Приезжайте завтра…
… На следующий день князь Андрей Большой в сопровождении своих бояр, окружавших его плотной стеной, прибыл в Кремль. Великий князь встретил брата необычайно ласково, обед затянулся до позднего вечера, братья беседовали и расстались по-дружески, даже по-братски и Великий князь пригласил своего брата и его бояр снова на обед.
Картымазов полностью успокоился после вчерашнего, ибо чувствовал бы себя обманутым, а честь свою затронутой, если б оказалось, что доброе по старой памяти отношение князя Андрея Большого к простому дворянину, могло завлечь его в западню.
Поэтому, когда назавтра Федор Лукич явился в числе свиты князя Андрея, и случилась какая-то заминка (дворецкий, князь Петр Шестунов, сказал, что великий князь ждет за столом, и пригласил туда всех бояр, Андрея же просил на минуту задержаться), Картымазов не заподозрил ничего дурного.
Но он не знал, что Андреевых бояр уже развели по разным комнатам и держали там, не выпуская.
Когда князь Андрей Большой с Картымазовым вошли в палату, следом за ними там появился сам государь.
Великий князь Иван Васильевич ласково обнял брата, сказал ему, что-то вроде «сейчас пойдем обедать» и вышел.
Прямо за тем в палату вошел внезапно боярин князь Ряполовский, и Картымазов с изумлением увидел на его лице слезы.
Ряполовский отер их со своей щеки и обратился к Андрею: «Государь и князь Андрей Васильевич, пойман ты Богом и государем Великим князем Иваном Васильевичем всея Руси, твоим старшим братом».
Картымазов увидел, как смертельная бледность покрыла лицо Андрея, но мужество не покинуло князя. Казалось, он даже вздохнул с неким внутренним облегчением, как вздыхает человек, когда случается, наконец, то, чего он всю жизнь страшился и опасался, прежде, чем перекрестившись, сказал: «Вольны Бог да государь! Бог нас будет судить, а я ни в чем неповинен».
Ряполовский, по-прежнему утирая слезы, быстро вышел, а вместо него в комнату ворвались простые стражники, грубо схватили родного брата Великого князя — Андрея Горяя, как простого преступника, швырнули на колени и тут же стали заковывать в цепи.
Затем вошел дворецкий Петр Шестунов, протянул Картымазову тяжелый кожаный мешочек, наполненный золотыми монетами, и сказал:
— Великий князь благодарит тебя за службу и просит передать, что ты больше не нужен, и можешь отправляться домой!
Князь Андрей Большой поднял глаза и посмотрел на Картымазова взглядом, который тот не позабыл до конца дней своих.
Федор Лукич молча взял из рук Шестунова тяжелый мешочек с деньгами, молча вышел и решительно зашагал по кремлевским переходам, не обращая ни на кого внимания, грубо расталкивая всех на ходу — маленький, быстрый, дерзкий пятидесятилетний мужчина со стиснутыми губами — он подошел к дверям покоев Великого князя, и двое стражников, видя странное выражение его лица, уже схватили наперевес протазаны, а собравшиеся вокруг бояре и придворные замерли.
Наступила мертвая тишина.
Но Картымазов не собирался входить к Великому князю.
Он развязал тесемки кожаного мешка и, подняв его над головой, перевернул.
Перезвоном колокольчиков, прозвучавших в полной тишине, рассыпались по каменному кремлевскому полу, на пороге покоев Великого князя золотые монеты с изображением святого Георгия, пронзающего змия, и чеканными буквами ARISTOTELES.
Никто кроме Патрикеева не понял, что означал этот жест, но Патрикеев отвернул голову в сторону, будто и он тоже не понял, да и вообще ничего не видел.