— А-га! — крикнул Пётр, навалился на откатившуюся пушку. — Вот так, господа, вот так! — оборотился оживлённым лицом к стоявшим за ним. — А вы небось думали, промажет царь? Нет, господа, нет!
Два последующих ядра он вбил в крепостную стену так же точно и остался весьма доволен.
Сейчас Пётр сидел развалившись за столом и с улыбкой слушал генерала Репнина.
— Да я что, — говорил князь Репнин, — пущай господин фельдмаршал сам расскажет.
Пётр повернулся к Борису Петровичу. Но тот только конфузливо заколыхался на стуле:
— Чего, чего рассказывать… Глупость одна.
За столом засмеялись так, что пламя свечей забилось, вскидываясь коптящими языками.
— Ну уж нет, — сказал Пётр, — начали, так говорите. Борис Петрович замахал руками:
— Нет и нет!
Тогда со смехом начал рассказывать князь Репнин.
А случай вышел такой. Борис Петрович ехал из Москвы санным путём к войскам. До Твери доехали благополучно, а под самым городом возок фельдмаршала попал в затор. В дорожной узости сбилось множество саней, и ходу не стало. Ямщик фельдмаршала начал было кое-как продираться со своим возком, но на него набросились с кулаками матросы, шедшие из Воронежа обозом. Фельдмаршал послал на помощь денщика. Матросы и в того вцепились. Поднялся крик, шум, мужики всерьёз друг за друга взялись. Борис Петрович — к тому времени уже прославленный победитель шведского генерала Шлиппенбаха, командующий армиями, взявшими крепости Мариенбург, Нотебург, Шлиссельбург, кавалер ордена Андрея Первозванного — начал было из саней вразумлять матросов, говоря, кто он и что за драку может с ними статься, но тут один из них бросился к его саням.
Борис Петрович прервал рассказ князя Репнина:
— А что? Всё же пьяны были на дороге. Начали бить, стрелять. Пришли к моим саням и меня тащили. А один шельмой меня назвал. — Фельдмаршал развёл пухлыми руками. — Вот как…
Царь не выдержал и захохотал. Бухал голосом, словно барабан бил:
— Ха-ха-ха!
Смехом надрывалось и всё застолье. И только фельдмаршал сидел без улыбки, лицо его было полно осуждения.
— И зря смеётесь, — сказал он, — подлец этот из пистолета в меня стрелял. Слава богу, что пистолет не пулей был заряжен, но пыжом, а так бы сгинуть мне там без покаяния. — Покивал головой: — Вот вам и гы-гы… А я отроду такого страху над собой не видел, где ни обретался против неприятеля.
У Петра от смеха слёзы на глазах объявились. Но царь отсмеялся, утёрся, сказал:
— Ну, уморили… Уморили… А кто же этот матрос-то, как имя, чей сын?
— Сукин он сын, — ответил фельдмаршал, — чёрт его имя спрашивал. Мы тогда еле-еле ускакали.
Стол опять взорвался смехом.
На другой день Пётр уехал из лагеря. Обнял на прощание Бориса Петровича и, крепко прижимая к жёсткому нагольному тулупу, сказал:
— Да ты не кручинься насчёт этого матроса. Жив-то остался, знать, бог сберёг… Ригу возьми, непременно возьми!
Поцеловал фельдмаршала и сел в возок. Кони тронулись. Откинувшись на спинку сиденья, Пётр всё же подумал: «Ах, люди, люди… Вот так бы и фельдмаршала угробили ни за понюх табаку. Надо матроса этого найти и прищучить». Но тут же об том и забыл. Все мысли его уже были устремлены к Стамбулу. Царь знал: там плохо.
Настоянием и волею янычар — но за этим, конечно, стоял маркиз Дезальер — визирь Кёпрюлю Нумен-паша был смещён, и во главе правительства стал Балтаджи Мехмед.
Перемещения в правительстве прошли негладко. У Кёпрюлю Нумен-паши нашлось немало сторонников, и главным из них был муфтий. Он явился к султану и заявил, что Кёпрюлю Нумен-паша высоко несёт зелёное знамя ислама и правоверные будут его защищать. У многих мечетей в Стамбуле собрались волнующиеся толпы мусульман. Это была грозная сила. Придворный люд, как это всегда и бывает при высоких домах, растерялся. По городу поползли разные слухи. А толпы у мечетей волновались. И иным из этих, у мечетей, страшно было заглянуть в лица — столь мрачный огонь разгорался в глазах правоверных.
Да, в Стамбуле хорошо знали, что такие толпы, ежели только они придут в движение, страшнее пожара в бурю.
Чюрбачей, ведавший охраной посольского подворья, без спроса поднялся по ступеням шаткой галереи в палаты Петра Андреевича и твердо сказал:
— Именем султана послу не дозволяется и шага ступать за ворота подворья.
Губы у чюрбачея были жёстко поджаты, скулы обострены. «Э-ге, — сказал про себя Пётр Андреевич, — что-то не заладилось у янычар. Ишь как рожу-то ему обтянуло. Точно, не получается что-то…» Но выслушал приказ молча. Чюрбачей повернулся и вышел. В городе нет-нет но слышались выстрелы.